Особенности эпохи средневековья и ее философских размышлений
Средние века называют «темными», «мрачными». Отношение к средневековой культуре амбивалентно: от признания ее грубой и бесчеловечной до прославления за ее религиозно-мистические порывы. «Могло ли средневековье вообще быть сплошным адом, в котором человечество пробыло тысячу лет и из которого это бедное человечество извлек Ренессанс?» - задавался вопросом академик Н. И. Конрад. И отвечал: «Думать так - значит прежде всего недооценивать человека. Готическая архитектура, лучезарная поэзия трубадуров, рыцарский роман, жизнерадостные народные фарсы, захватывающие зрелища - мистерии и миракли… Средневековье - одна из великих эпох в истории человечества».
В исторической науке период средневековья в Западной Европе датируют V–ХV вв. Однако по отношению к философии такая датировка не совсем корректна. Средневековая европейская философия - это христианская философия. Христианская же философия начала складываться гораздо раньше. Первые христианские философы разрабатывали свои идеи во II в. н. э. Философия раннего христианства называлась апологетикой, а ее представители - апологетами, поскольку их сочинения были направлены на защиту и оправдание христианского вероучения.
Границы между античностью и средними веками размыты и нечетки. Поэтому, как это ни парадоксально, средневековая философия началась раньше, чем завершилась античная. Несколько веков параллельно существовали два способа философствования, взаимно влиявшие друг на друга.
Особенности стиля философского мышления средневековья:
1. Если античное мировоззрение было космоцентричным, то средневековое - теоцентрично. Реальностью, определяющей все сущее в мире, для христианства является не природа, космос, а Бог. Бог является личностью, которая существует над этим миром.
2. Своеобразие философского мышления средневековья заключалось в его тесной связи с религией. Церковная догма являлась исходным пунктом и основой философского мышления. Содержание философской мысли приобрело религиозную форму.
3. Представление о реальном существовании сверхъестественного начала (Бога) заставляет смотреть под особым углом зрения на мир, смысл истории, человеческие цели и ценности. В основе средневекового миросозерцания лежит идея творения (учение о сотворении мира Богом из ничего - креационизм).
Христианство принесло в философскую среду идею линейности истории. История движется вперед к Судному Дню. История понимается как проявление воли Бога, как осуществление заранее предусмотренного божественного плана спасения человека (провиденциализм).
Христианская философия стремится осмыслить внутренние личностные механизмы оценки - совесть, религиозный мотив, самосознание. Ориентация всей жизни человека на спасение души - это новая, проповедуемая христианством ценность.
4. Философское мышление средних веков было ретроспективным, обращенным в прошлое. Для средневекового сознания «чем древнее, тем подлиннее, чем подлиннее, тем истиннее».
5. Стиль философского мышления средневековья отличался традиционализмом. Для средневекового философа любая форма новаторства считалась признаком гордыни, поэтому, максимально исключая субъективность из творческого процесса, он должен был придерживаться установленного образца, канона, традиции. Ценилось не творчество и оригинальность мысли, а эрудиция и приверженность традициям.
6. Философское мышление средневековья было авторитарным, полагалось на авторитеты. Самый авторитетный источник - Библия. Средневековый философ обращается за подтверждением своего мнения к библейскому авторитету.
7. Философия средневековья - комментаторская философия. В форме комментария написана значительная часть средневековых сочинений. Комментировалось главным образом Священное Писание. Предпочтение, отдаваемое в религии авторитету, высказыванию, освященному традицией, перед мнением, изложенным от своего лица, побуждало к аналогичному поведению и в сфере философского творчества. Ведущим жанром философской литературы в средние века был жанр комментариев.
8. Как особенность следует отметить экзегетический характер средневекового философствования. Для средневекового мыслителя исходным пунктом теоретизирования становится текст Священного Писания. Этот текст является источником истины и конечной объяснительной инстанцией. Мыслитель ставит своей задачей не анализ и критику текста, а только его истолкование. Текст, освященный традицией, в котором нельзя изменить ни слова, деспотически правит мыслью философа, устанавливает ей предел и меру. Поэтому христианское философствование может быть понято как философская экзегеза (толкование) священного текста. Философия средних веков - это философия текста.
9. Стиль философского мышления средневековья отличает стремление к безличности. Многие произведения этой эпохи дошли до нас анонимными. Средневековый философ не говорит от собственного имени, он рассуждает от имени «христианской философии».
10. Философскому мышлению средневековья был присущ дидактизм (учительство, назидательность). Почти все известные мыслители того времени были либо проповедниками, либо преподавателями богословских школ. Отсюда, как правило, «учительский», назидательный характер философских систем.
11. Средневековая философия, в отличие от античной, выделяет:
Бытие (существование) - экзистенцию;
Сущность - эссенцию.
Религиозная Картина Мира
Совокупность наиболее общих религ. представлений о мире, его происхождении, строении и будущем, важный элемент рслиг. мировоззрения. Р. к. м. в определенной форме присуща всем религиям, детально разработана в развитых рслиг. системах. Гл. признак Р. к. м. - разделение мира на сверхъестественный и естественный, при абсолют, господстве первого над вторым. Для Р. к. м. иудаизма, христианства, ислама, ряда др. религий характерны трехъярусное строение мира (небеса, Земля, преисподняя), противопоставление небесного (совершеннейшего) земному (бренному), ей присущи гео- и антропоцентризм. Важнейшие элементы Р. к. м. – креационизм и эсхатология. Р. к. м. содержится в «св. книгах» (Веды, Библия, Коран). Христ. картина мира сформировалась путем синтеза библ. идей творения и божьего промысла, космологич. элементов греч. философии и ряда естеств.-науч. представлений древности, вошедших в геоцентрич. систему Пто-лемея. Традиц. Р. к. м. была разрушена созданной естествознанием науч. картиной мира.
Религиозная картина мира представляет собой целостную систему представлений об общих свойствах и закономерностях природы, возникающих в результате обобщения и синтеза религиозного опыта людей.
Религиозная картина мира исходит из различения бытия самого по себе и существования, т.е. мира, обладающего бытием в силу его сотворенности. Различие это имеет первостепенное значение для понимания этого подхода. Дело в том, что религиозная концепция бытия дуалистична, поскольку она противопоставляет абсолютное, сверхъестественное бытие, тождественное с Богом, всему многообразию естественных вещей, наделенных бытием. По сути дела, эта картина предусматривает две, коренным образом отличные одна от другой онтологии: онтологию несотворенного бытия и онтологию бытия сотворенного. Абсолютное бытие не может быть познано рациональным путем. Человек, осмысливающий мир как нечто самодостаточное, верит в возможности разума. Иное дело религиозное представление о мире. Единственное на что способен человеческий разум, – подчинить себя вере в существование Абсолюта, а каков Абсолют - это не дело разума. Отсюда следует и смысловое содержание мира. Он приобретает смысл не в силу того, как к нему относится человек, а в силу того, как в нем реализована воля Бога. Этим предопределяется и стратегия поведения человека. Исходя из особенностей религиозной картины мира, рассмотрим ее применительно к трем мировым религиям: буддизму, христианству и исламу.
http://kulturoznanie.ru/
Средние века как особый тип культуры принято рассматривать непосредственно с эпохи Возрождения. Когда историк искусства Джорджо Вазари впервые выдвинул идею о том, что между античной культурой и культурой возрождения лежит период темных, средних веков.
Оценка Вазари предопределила ценностное отношение к средневековой культуре как промежуточной на долгое время вплоть до эпохи Просвещения, когда было подчеркнуто, что средние века явились темным периодом в истории европейской культуры в силу своей религиозности, во-первых, и, в силу феодальных земельных отношений, во-вторых.
Гегель впервые реабилитировал средневековье, выдвинув идею о том, что в основании средневековой культуры лежит особое состояние субъективного духа, которое характеризуется христианской религиозностью, иерархичностью и символизмом, и особое состояние объективного духа, которое в экономике порождает отношения земельной зависимости. Поэтому Средневековье не промежуточный и темный этап в развитии культуры Западной Европы, а самостоятельный, продуктивный и закономерный период.
К причинам закономерного появления средневековой культуры на основе античности мы можем отнести такие явления как возникновение христианства, формирование феодальных земельных отношений, крушение римской империи под натиском молодой варварской цивилизации.
В результате сложился «уникальный в своей целостности и многообразный в своем единстве» (А.Я.Гуревич) тип культуры. Типологическое единство средневековой культуры на всем европейском географическом пространстве и на протяжении тысячелетия средних веков с 5 по 15 века определялось такими отличительными особенностями как религиозно-христианская духовность, корпоративность, традиционализм и символизм, иерархизм и универсализм. Многообразие средневековой культуры заключается в тех сословных, региональных и хронологических особенностях в которых проявлялись данные отличительные черты. Все это привело к тому, что культурная картина мира Западно-европейского Средневековья является многосоставной и многоуровневой. Мы предлагаем рассмотреть средневековую картину мира в двух аспектах: ценностном и сословно-структурном. Рассмотрение культурной картины мира в онтологическом аспекте: своеобразие представлений о пространстве и времени войдет составной частью в предлагаемые два. Рассмотрение средневековой картины мира в региональном аспекте возможно только лишь за счет существенного увеличения объема информации и не представляется в данном случае возможным. Точно также как рассмотрение динамики картины мира, направлений и темпов ее трансформации на протяжении тысячелетия Средних веков возможно только лишь бегло и пунктирно, если не выделять хронологический аспект в отдельный пункт исследования. По мере возможностей при анализе и ценностной (ментальной) картины мира и сословно-структурной картины мира будем пытаться добиться единства синхронического и диахронического аспектов анализа изучаемого явления.
Начнем рассмотрение культурной картины мира средних веков с ценностного аспекта. Аксиологической доминантной Средневековья явилась христианская религиозность , зародившаяся на территории Римской империи в 1-2 веках нашей эры. Доминирование христианского мировоззрения в Средние века объясняется тем, что молодые варварские народы более охотно принимали христианскую веру, чем образованные римляне, а также тем, что люмпинизированное население бывшей римской империи в ранние средние века (5-7 вв) также находило утешение в христианских заповедях скорее, чем в домовых богах Рима (ларрах).
Христианство возникло в поздней Римской империи как одна из иудейских ересей. От иудаизма христианство заимствовало Священное Предание – Ветхий Завет и его основные идеи о сотворении мира и человека богом, о существовании Рая, и о греховности человека, о бессмертии божественной души человека и смертности и грешности, сотворенного из праха земного тела человека. Также христианство унаследовало веру в избавление от грехов и наказания за грехи, данное конкретным человеком – мессией, и веру в неизбежность Конца света и Страшного суда.
Радикальным отступлением христианства от иудаизма является космополитизм христианства, провозгласившего равенство всех «не по крови, а по вере», «нет ни эллина, ни иудея», и тем самым преодолевшего национальную замкнутость иудаизма. Кроме того, христианство осуществило ревизию иудейского договора человека с богом и иудейской этики, сформулированной в заповедях и притчах Ветхого Завета. Вместо заповеди возмездия христианство предлагает заповедь всепрощения, вместо деловой озабоченности о трудах и хлебе насущном – ожидание вечной благодати в Царствие Небесном и приготовление души к вечной жизни в Раю. Наконец, характер отношений с богом менялся и в том, что Иисус в Евангелиях отвергает заповедь субботы, когда иудей должен посвятить день Богу, и провозглашает, что «не человек для субботы, а суббота для человека», то есть освобождает верующего от обязательного посещения Церкви в определенный день недели (раннее христианство). Эти новые условия договора человека с богом составили содержание книг Нового Завета – Евангелия (Благая весть), написанные учениками Иисуса из Назарета – апостолами Матфеем, Марком, Иоанном, Лукой, названными за свои труды евангелистами.
Идеи Нового Завета делали новое вероучение чрезвычайно привлекательным и популярным среди бедных и угнетенных слоев населения поздней Римской империи. Как позднее скажет Фридрих Ницше, «христианство возникло как религия рабов», не имевших других способов борьбы с внешним насилием как смирение и прощение, и не имевших других шансов на получение благодати, иначе как после смерти. В раннее Средневековье христианство перенимали варвары-язычники, стремившиеся к формированию собственных централизованно-иерархических варварских королевств и которым церковный ритуал не казался абсурдным и варварским (причастие кровью, вера в телесное вознесение, обещание вечной жизни в Раю, ужасы Конца времен).
Наряду с ученым догматическим христианством, носителями которого являлись Отцы Церкви и клир, в Средние века по мере распространения христианства формировалось и так называемое «народное христианство», в котором христианская догматика: «догмат о непорочном зачатии», «догмат о кресте», «догмат о телесном воскрешении» и так далее сочетались в сознании с языческими верованиями, а церковный культ с языческими обрядами и ритуалами. Кроме того, и само ученое догматическое христианство было неоднородным: на протяжении всех средних веков возникали самые разнообразные ереси, с которыми Церковь вела борьбу при помощи Церковного суда – Инквизиции.
Исследуя феодализм средних веков как экономический фундамент культурной жизни средневекового общества французские историки Люсьен Февр и Жорж Дюби открыли такую отличительную черту ценностных представлений средневекового человека о мире как корпоративность.
Л.Февр отмечает, что средневековый человек – это прежде всего член коллектива, представитель своего профессионального объединения равных по статусу и профессии, и свободных тружеников. Корпорация – это практически единственный тип социального института средневековья в котором доминируют не вертикальные, а горизонтальные связи и отношения. Человек Средних веков не мыслит себя существующим отдельно от своей социальной среды, тех мировоззренческих и поведенческих установок, которые формируются внутри корпоративной среды. Связано это прежде всего с узкой специализацией профессиональной деятельности внутри корпорации, с особенностями хозяйственно экономических и социальных функций средневековых корпораций. Ж.Дюби анализируя корпоративную структуру общества Средних веков выделяет такие корпоративные объединения как: городские коммуны и союзы городов, ремесленные цеха и купеческие гильдии, сельские общины и университеты, религиозные монашеские ордена и братства, религиозные секты и сеньорно-вассальные союзы. Корпорации оказываются замкнутыми добровольными союзами всякий раз с особым жизненным укладом и особой системой ценностей. Ни одна из приведенных Ж.Дюби корпораций не повторяет другую по характеру осуществляемой профессиональной деятельности, по своему отношению к богатству и бедности, жизни и смерти и т.д. В раннее средневековье корпорация является для средневекового человека условием социализации - выживания, средством защиты, институтом суда, регулятором семейно-брачных отношений. Именно в пространстве корпорации происходит установление прав и обязанностей человека. Корпорация осуществляет надзор за исполнением правил жизни установленных в данной социальной среде: монастыре, университете, рыцарском ордене. Корпорация осуществляет наказание за проступки (изгнание за стены города, или за стены монастыря, или за стены университета), и корпорация выступает инстанцией защиты: вносит выкуп, платит залог, берет на воспитание, обеспечивает материально в случае нужды. В условиях жизни традиционного общества, каким является общество Средних веков именно корпорация выполняет функции транслятора социальной памяти и механизма самоидентификации индивида. Раннее средневековье проблему идентичности решало двумя путями: либо человек был христианизировавшимся римлянином, либо - христианизировавшимся варваром. Для романского средневековья, когда весь европейский мир стал христианским, человек должен идентифицироваться в соответствии с его сословно-профессиональной принадлежностью. Лишенный своей социально-сословной среды человек оказывается лишенным культурных навыков общения, культурных механизмов самоидентификации. Вне естественной сословно-профессиональной группы он маргинал и изгой, поэтому самое страшное наказание для человека средних веков – изгнание из корпорации. Отголоски этого встречаем у Шекспира в изгнании Ромео из Вероны.
Но наряду с христианской религиозностью и корпоративностью другой ценностной доминантой средних веков был традиционализм – ориентация на старину и следование некогда принятым образцам. Традиционализм средневековой культуры проявлялся в экономической сфере: в постоянстве способов обработки земли, в сохранении ручного производства, неизменности системы питания. В богословии традиционализм был способом существования догматики, когда одни и те же положения принимались как абсолютно истинные и неизменные, доступные только лишь толкованию и комментированию. Всякое же сомнение в истинности догмы объявлялось ересью и преследовалось Церковным судом. Традиционализм науки средних веков определялся главным научным методом: цитатностью и комментированием, что не позволяло ни расширить круг познаваемых явлений, ни выдвинуть новые научные гипотезы. Но даже в рамках традиционализма средневековая наука смогла поставить такие проблемы как «соотношение номинализма и реализма», «гелиоцентризм Вселенной», и другие.
Традиционализм образа жизни объяснялся привязанностью средневекового человека к обжитым местам. Земельная зависимость крестьянина привязывала его к той земле, которую он обрабатывал на всю жизнь. Его пространство ограничивалось, по словам Ж. Ле Гоффа, «лендом и лесом», а дорога навсегда символизировала угрозы и опасности исходящие от рыцарей, разбойников, бродяжек, и властей. Точно также жизнь монаха ограничивалась стенами его обители, так как он принимал обет послушания и не мог самовольно покинуть монастырь иначе как переводом по службе или будучи изгнанным из монастыря за провинности. Жизнь ремесленника замыкалась стенами города, в котором он проживал и улицей или кварталом, где жили и работали работники его цеха. Привязанность к цеху была столь велика, а технологии ремесла настолько самоценны, что в случае отсутствия прямых наследников по мужской линии движимое и недвижимое имущество завещалось цеху, а не вдове или сестрам и дочерям. Даже сеньор организовывал жизнь по единожды установленному образцу в пределах стен своего замка.
Способами внешней репрезентации традиционализма средневековой культуры служили самые разнообразные элементы повседневности. К примеру, бюргерский дом – ценность его была тем выше, чем больше поколений предков прожило в нем. Генеалогические древа известных землевладельцев должны были свидетельствовать, сколько колен того или иного рода вели достойный образ жизни и владели принадлежащими им землями, где подчеркивалась имущественная и мировоззренческая преемственность «от отца к сыну». Фамильные книги и драгоценности, штандарты и портреты, все, что свидетельствовало о том, что «ныне как и прежде, и во веки веков».
В средневековой культуре был выработан и такой механизм закрепления традиций общественно значимого поведения как этикет. Традиции поведения должны были свидетельствовать о принадлежности человека к определенным слоям общества. Особенно актуально это стало в романском средневековье, когда среди знати сложилась традиция наследования земель от отца к старшему сыну – примогенитура (что позволяло не делить наследство и не мельчить землевладение, а только укрупнять богатство за счет выгодных браков). Все младшие братья ставшие отныне безземельными рыцарями, странствующими поэтами и музыкантами, ниществующими монахами и так далее устремились в путь. Этикет стал необходимой «этикеткой» по которой бедного, но знатного юношу (в Англии - джентельмена) можно было отличить от профана. Примогенитура, резко сократив количество богатых женихов, привела к возникновению института «старых дев», которые вынуждены были довольствоваться браками с безземельной городской знатью и основывать семью на экономическом фундаменте даваемого за невесту приданого. (Гизы. Брак и семья в Средние века).
Следующей ценностной доминантой средневековой культуры является символизм , о чем на рубеже 19 и 20 веков писал П. М. Бицилли. Символизм состоит в том, что всякий предмет земного мира понимается как символ высочайшего, предельного и совершенного Божества (источника всех реальностей и всех символов), каждый предмет реальности имеет отпечаток Божества и служит (лат. - militat, ministrat) Богу. Символизм является отличительной чертой мышления средневекового человека: во всем он видит особое значение, таинственный смысл. Символизм пронизывает все уровни представлений средневекового человека о мире. Мы можем выделить: религиозный символизм, когда весь земной мир выступает символом мира божественного; онтологический символизм, когда у Дионисия «мир в его целостности является величайшим светильником, составленным из множества частей, как бы из множества светильников, открывающих уму чистые формы умопостигаемых вещей»; социальный символизм: когда все средневековое общество рисуется современникам в виде пирамиды из «трудящихся, воюющих и молящихся»; символизм повседневности: когда предметы быта, указывают на тайный смысл своего существования в мире созданном Творцом: рыцарский меч в форме креста – символ судьбы и распятия – искупительной жертвы Христа, круглые зеркала – символ всевидящего ока Божьего, узкие рукава платьев – символ смирения и т.д; символизм натурфилософский: пламя огня – символ жизни души, бушующее море – символ свободной страсти, небо – символ вознесения и вечности.
Вещи в средневековой культуре не просто могут служить символами, но они ими являются, и задача верующего человека раскрыть истинное значение символа. Вместе с тем, произвольное толкование символов Священного Писания (Библии и Евангелия) было не допустимо. Рабан Мавр составил толковый словарь христианских символов, где в алфавитном порядке приведены образы Писания с указанием различных значений символов в различных местах текста. Христианин не имел права примышлять по своему усмотрению значение символов Писания, и Церковь в запрете этого опиралась на диалоги Цезария: «Как кровь Христова добывается только при помощи вина, так и тело – только из пшеницы, и именно обращенной в хлеб; ибо Господь сравнил себя с пшеничным зерном, а также и с хлебом».
Неизменность толкования символического значения образов священных текстов была первым условием единства миропорядка в средневековой культуре, способом связи времен, стран и народов. Вместе с тем в сознании средневекового человека постепенно стиралась грань, разделяющая мир символов и мир значений. Постепенно символ сам становился объектом поклонения и наделялся силой присущей тому, что он символизирует. Так постепенно нательный крест превращался из символа веры в средство для защиты от злых духов, дьявола, вампиров и прочей нечисти; точно также и святая вода, первоначально символизировавшая крещение постепенно обрела силу исцеления, изгнания бесов, очищения души и тела.
С верой в реальные жизненные силы христианских символов связан также и так называемый «реализм» средневековой культуры, когда духовным сущностям и процессам приписываются физические свойства. Прежде всего это попытки дать рациональное био-физическое объяснение таким явлениям как «сотворение Евы из ребра Адама», «непорочное зачатие», «телесное вознесение», «падение души».
Следующая ценностная доминанта средневековой культуры состоит в иерархизме всех культурных явлений и процессов. Все в этом мире является результатом Божественной воли и божественного творения, поэтому все сущее подчиняется законам Божьи и служит Божеству. Человек воспроизводит всю природу: в нем есть свойства, присущие всем тварям и есть разумность, присущая только ему. Человек создан по образу и подобию Божьему, поэтому он является вершиной и центром всего сущего на земле. Все подчинено на земле человеку и существует ради него. Известный богослов Х11 века Гуго из Сент-Виктора с такими словами обращается к человеку: «взгляни на весь этот мир и смотри, есть ли в нем что-либо, что бы не служило тебе». Все в этом мире с точки зрения богослова связано отношениями господства и подчинения. Все проникает начало служебности: «все твари служат высшим и пользуются услугами низших: земля и вода служат растениям, растения – скотам, все твари – человеку, человек – Богу». Во иерархическому принципу упорядочены все вещи и стихии в зависимости от степени их близости к Богу: человеческое тело знатнее всех прочих как богоподобное; в самом человеке душа возвышенна, а тело низменно; все члены тела выполняют свои функции: глаза – мудрецы, уста – учителя, уши – слушатели, руки – работники, ноги – посыльные, чрево – сострадающее. В средние века существуют иерархии во всех сферах жизни: иерархии собак: знатные и незнатные; иерархия правовых понятий: недвижимость почтеннее движимого имущества; иерархия чудес и видений: достойные лицезрения, редкостные и менее достойные; иерархия языков: латинский язык – благородный и европейские народные языки – просторечие; иерархия искусств: свободные искусства благороднее простых (ремесел), но и те и другие тоже внутренне иерархичны, и иерархия семи небес.
Наиболее важным для средневековой культуры являлся вопрос о соотношении различных иерархий и прежде всего о соотношении иерархии небесной (Божественной), церковной и светской. Страбон предлагает во времена раннего христианства одну из самых ранних и симметричных иерархических пирамид. Он утверждает, что главной иерархией является небесная и все подчиняется Богу, на земле существует две иерархии Светская – она регулирует мир тел, и Церковная - она отвечает за мир душ. Светская и церковная иерархия существуют равноправно, параллельно и одновременно. Император равен по своему статусу папе, патриции – патриархам, военные трибуны – аббатам, воины – монахам. Все чины и религиозные и светские составляют одно единое тело Христово. Однако это послужило основой длительным дискуссиям об иерархическом устройстве мира.
Один из Отцов Церкви Климент Александрийский утверждал, что «церковная иерархия есть воспроизведение иерархии ангельской», а другой Отец Церкви Григорий Великий считал, что иерархия носит всеобщий характер: «над скотами начальствуют люди, над людьми – ангелы, над ангелами – архангелы», ангелов и архангелов на небе и тех и других по девять чинов.
В результате всеобщей вписанности в иерархические системы соподчинения в средние века сформировалась статическая модель мира, где каждый человек и предмет был приписан к определенному чину и в этом мире, и в потустороннем, и вырваться из этой системы было нельзя.
Наконец, завершает набор доминирующих ценностей культурной картины мира Средних веков такая ценность как универсальность . Средневековая культура стремилась к универсальности объяснительных принципов всего сущего и познанию универсального закона бытия – Закона Божьего. Многочисленные труды Отцов Церкви, апологетов и схоластов были направлены на уточнение нюансов в толковании единого слова истины и благодати – Священного Писания. Универсальное знание о том, что мир сотворен Богом, имеет единую божественную природу и историю, и подчиняется законам Божьим, которое давали Священные тексты рождало и универсальную истину, неизменную ни при каких обстоятельствах, независимую от развития науки, техники, производства, искусства. Позднее средневековье для обоснования Божественной истины выдвинуло концепцию двойственной природы истины: истина земной жизни дается в процессе познания разуму, а истина Божественная дается душе человека в процессе Божественного Откровения. Постичь эту Божественную истину мог только универсально образованный человек: очистивший от скверны свое тело и душу воздержанием, постом, молитвой, и постигший все уровни образования: от грамматики до теологии, то есть монах. Именно монахам доминиканцам принадлежит социальная миссия получения и распространения знания, их трудам принадлежит открытие европейских университетов – коммун, где добывается и сохраняется знание и истина. Именно монахи доминиканцы явились авторами обобщающих трактатов средневековья по самым насущным проблемам культуры того времени: Фома Аквинский пишет знаменитые: «Сумму теологии» и «Сумму против язычников».
Искусство средних веков вырабатывает особую форму визуальной репрезентации универсального знания о мире – христианский храм, который должен был символизировать дом Божий, прояснять Божественную истину и заменить неграмотным Библию, иллюстрируя образы Библии и Евангелий. Христианский храм как система сохранения универсального знания нес также в себе знание о технике и технологиях строительства, целевых задачах храма (часовня, крестильня, усыпальница, приходская церковь, домовая церковь, паломническая церковь), религиозном направлении, к которому принадлежали заказчики и архитектор, святых или праздниках в честь которых возводился данный храм, светских правителях земель, на которых строился храм и донаторах, на чьи средства он возводился. Кроме того, как правило, в храме размещались архивы, сокровищницы, которые сегодня являются источниками наиболее точной и полной информации о прихожанах данного храма: численности семей, датах рождения, крещения и смерти, о доходах и налогах, уплачиваемых ими, о передаче наследства, завещаниях, преступлениях, расследованиях и наказаниях, которые налагались и церковным и светским судом. Таким образом, храм был тем местом, где знание о Боге соединялось со знанием о человеке, таинство рождения и таинство смерти соединялось с процессом жизни, представления о мире становились универсальными уже в современном, светском значении этого слова.
Другой уровень существования средневековой картины мира – сословный. Как мы уже говорили, в средневековой культуре принято выделять три главных структурных сословных элемента: культуру трудящихся – профанную или народную культуру, культуру воюющих – рыцарскую культуру и культуру молящихся – религиозно-монастырскую культуру. С анализа религиозно-монастырской культуры мы и начнем, в силу ее главенствующей роли в Средние века.
Религиозно-монастырская культура. Христианизация варваров, расселившихся по территории Западной Европы осуществлялась на протяжении 5-9 веков христианами-проповедниками и христианскими общинами сформировавшимися в Древнем Риме. К началу Средних веков существовало 5 наиболее крупных общин: Римская, Александрийская, Константинопольская, Иерусалимская, Антиохийская. Во главе каждой из этих общин стояли патриархи. В Западной Европе наиболее авторитетной и многочисленной была римская община. Во времена империи римской общиной управляла коллегия епископов. Самым известным римским епископом был апостол Петр, распятый римскими властями (на месте его распятия сегодня возвышается собор Святого Петра в Риме). Патриарх римский Лев 1 Великий получил титул Папы Римской католической церкви за духовный подвиг организации военного сопротивления жителей города Рима войскам наступающих варваров и организации продовольственного снабжения Рима в условиях военной осады: в 452 году – от гуннов с Атиллой и в 455 году от вандалов с Гейзерихом.
Постепенно авторитету Папы Римского подчинились епископы (настоятели) наиболее крупных христианских общин в Европе. Епископы надзирали над общинами: обучали новой вере и вели богослужения. Богослужений в ранней христианской церкви было только три: крещение, причастие и поминовение. Общины (экклесии) объединяли людей, принявших христианскую веру и ее обеты: ограничение в питании и строгие нравы. В каждой общине велись списки общинников. Христианин, принявший за веру мученическую смерть навсегда оставался членом общины и получал чин святого. В управлении общинами и организации богослужения епископам помогали иереи-пресвиторы (священники) и диаконы (помощники). В состав общин входили также и монахи (одинокие).
Монашество возникло после того, как христианская церковь была признана Римом в качестве официальной религии в 4-5 вв. Монахи искали одиночества как способа избегнуть общественных искушений и мирских забот, а также как способа протеста против общественного признания христианской церкви, ставшей благополучной и иерархически выстроенной.
Западное монашество опиралось на идеи апостола Павла о том, что «человек не связанный земными узами, открыт узам Христианской веры», а также на проповеди Иисуса о том, что «в Царствие Божьем не женятся, не выходят замуж; не вступившие в брак станут свидетелями Царствия Небесного».
Западное монашество ставило цели практического свойства: изучение и распространение Священного Писания; не придавало значения затворничеству, молчальничеству и смирению плоти, так как считало аскезу лишь средством подготовки тела и души для исполнения особой миссии в мире. Западное монашество стремилось к организации общинной жизни и избегало конфликтов с иерархами Церкви.
Один из первых монастырей был основан Бенедиктом из Нурсии (р.489 г.) и им же был написан «Устав», предписывавший монахам не крайний аскетизм, а разумный порядок, строгую дисциплину без ненужных тягот, постоянство (не могли своевольно покидать монастырь до конца своей жизни) и послушание (незамедлительное повиновение аббату, который подчиняется Богу и Уставу), обязательный физический труд вне зависимости от сословного происхождения и бедность (монах должен быть бедным – это путь сплочения общины, а монастырь должен быть богатым), а также молитву (7 дневных и 1 ночную коллективные – суточный круг богослужения при котором за неделю прочитывались все Псалтыри и так повторялось годами. Священное Писание выучивалось наизусть). Когда в 589 году монастырь Бенедикта был сожжен и разграблен варварами, последователи Бенедикта разбрелись по территории Европы и основали бенедиктинские монастыри в Италии, в Бретани и др.
Сельские монастыри были почти единственными центрами культуры на протяжении всего раннего Средневековья (5-8 века). Монастыри владели землями (им передавали свои земли люди, принимавшие монашество), и сохраняли на этих землях технологии обработки и растения, известные древнему Риму. При монастырях работали мастерские, в которых монахи сохраняли римские искусства и ремесла. Центром религиозной жизни каждого монастыря являлись мощи святого, а также библиотека и скрипторий, где наряду со Священным Писанием и трудами Отцов Церкви сохранялись и изучались греческие и римские памятники. Таким образом, сельские монастыри в культуре Раннего Средневековья выполняли функции не только мессионерско проповеднические: обращали варваров в христианство, но и хозяйственно-экономические, а также интеллектуально-научные и духовно-религиозные. Кроме того, обращая варваров в христианство, введя и освящая таинство брака, церковным судом определяя права наследования, монастыри получали политическую власть над вождями варварских племен и принимали на себя часть политико-административных функций.
Распространяя христианское вероучение и обращая в христианство варваров, Церковь оказалась единственным социальным институтом, который взял на себя функции организации духовной жизни и моральной регуляции.
Вклад Церкви в развитие культуры Средних веков был решающим. Церковь обеспечила не только единство идеологии на всем географическом пространстве Запада, но и единство информационных каналов и систем. В результате господства Церкви языком межгосударственного и делового общения на протяжении всех Средних веков являлась латынь. Латынь была языком богословия и богослужения, языком права, законодательства и судопроизводства, языком ученых и единой европейской системы образования, языком элиты разных народов и королевств, языком античного наследия и философской учености, науки.
Церковь обеспечила единство культурной картины мира средних веков, задав направление движения времени: от Сотворения мира до Страшного суда, и задав характеристику пространству: разделив его на сакральное – божественное, небесное, церковное, и профанное – земное, грешное место жизни простых людей, а также выделив такие значимые места как Ад и Рай.
Церковь выстроила систему морально-нравственных оценок поведению людей, как греховных или добродетельных и сформировала набор примеров человеческого поведения, воплотивших церковный нравственный идеал в лице Святых, возвела нравственность в культ, сделала жизнь по христианским заповедям религиозным долгом каждого человека.
Церковь использовала сформировавшуюся в античном искусстве систему выразительно-изобразительных средств и символов для оформления своих культов, обрядов и ритуалов. От начала Средних веков звучали слова Георгия Великого о церковном искусстве, призванном заменить собою «Библию для неграмотных» и тысяча лет средневекового искусства была посвящена возвышению человека от греховных земных помыслов к мысли о грядущем спасении и вечном покое и благодати.
Одновременно с развитием церковного искусства в нем с неизбежностью нарастали и усиливались элементы светскости: так было с церковным театром, развившемся из литургического действия в театр мираклей, моралите и фарсов. Так было с церковной музыкой, когда из церковных песнопений зародилась нотная грамота, система современной нотации и музыка опусов. Так было с религиозной живописью, которая от изображений распятия Христа стала двигаться к изображению Мадонн с младенцем Иисусом и обмирщению религиозных образов.
Наряду с религиозно-монастырской культурой структурно-сословную картину мира средневековья составляет рыцарская культура во всем ее многообразии: и культура феодальной аристократии, и культура монашеских рыцарских орденов, и придворная куртуазная культура.
Рождение рыцарского сословия историки относят к концу Раннего Средневековья – 7-8- векам. Называют три основных пути формирования рыцарства. К.- Ф. Вернер считает, что рыцарство происходит от сохранившихся римских военно-административных структур и традиции передачи оружия при вступлении в должность на государственной или военной службе. Ж. Ле. Гофф описывает рождение рыцарства из германского военного института, где вручение оружия юноше было признанием совершеннолетия, право носить оружие символизировало свободу, а важнейшей жизненной ценностью становилась война. Традиции формировать вооруженные силы правителя из профессиональных воинов укреплялись военными победами и завоеванными богатствами. Такая армия содержала себя сама. Главными ценностями были подвиг и слава, смерть от старости или болезни была позорной и оскорбительной. Убийство человека расценивалось как геройство, достойное похвалы. Американский культуролог Л. Уайт пишет о рождении рыцарства из феодалов-землевладельцев. Поскольку рыцарь – это всегда всадник (в Испании – кабальеро, в Италии – кавалер, во Франции – шевалье, в Англии – кнехт), то это человек, финансово-экономически способный приобрести и содержать боевого коня, дорогостоящую военную амуницию: латы и шлем, и оружие: щит, меч, копье, булаву, секиру. Как правило, рыцарь – это предводитель военного отряда, господин над окрестными землями, которые охраняет данный отряд. Пешие воины – это крестьяне, живущие на землях этого господина, и обрабатывающие эти земли. Отряд сплачивала как вассальная верность, так и ценность земли и того имущества, которое на ней было. Феод как форма землевладения складывается в Поздней Римской империи, поэтому рыцари-феодалы, как правило, охраняли свои земли от притязаний германских рыцарей, а для этого собирались в военные отряды, состоящие из нескольких рыцарей с их крестьянами. Однако охрана своих земель и грабеж чужих никогда не вступали в противоречие.
Поскольку разными были пути формирования рыцарства, то и разными изначально были нравственные нормы, которым следовали рыцари. Рыцарский этос – это синтез военной милитаристской системы ценностей и христианских нравственных устоев. Для того, чтобы добиться этого синтеза Церкви пришлось приложить не мало усилий.
Христианская этика, изложенная в Евангелие от Матфея, исходит из заповеди: «Не убий». Апологеты раннего христианства Тертуллиан (2-3 вв н.э.), Лактанций (3-4 вв.н.э.) считали, что военная служба несовместима с христианством. Отказ от службы в римской армии или римской администрации приводил ранних христиан к мученической смерти. Выбор, стоявший перед мужчиной был однозначным: либо служить Риму, либо служить Христу. Однако с падением империи и началом Средних веков ситуация радикально изменилась для самой Церкви. Монастыри и христианские общины Раннего Средневековья нуждались в военной защите и на свою защиту они призывают воинов-христиан. Августин Блаженный (4-5 вв. н.э.) дает идеологию «Святого воинства». Он делит все войны на справедливые (bellum justum), защищающие интересы Святой Церкви и несправедливые, с целью грабежа и обогащения. Если воин защищает Церковь от врагов, то он – истинный христианин, несущий мир и справедливость (justus bellators). Воинам, павшим на поле брани, прощаются грехи, воины, проявившие доблесть и мужество, причисляются к святым мученикам. Уже в Раннее Средневековье развиваются культы святых воинов от архангела Михаила до Св. Маврикия, Св. Георгия, Св. Лаврентия, Св. Дмитрия. В 8-9 вв. перед битвой начинают служить молебны и мессы, совершаются освящения и благословления оружия. К концу Раннего Средневековья окончательно формируется рыцарский этос, который затем находит свое закрепление в рыцарской поэзии, повестях и романах. Также к концу Раннего Средневековья складывается ритуал посвящения в рыцари, который становится церковным, с постом, покаянием, всенощной, благословлением оружия, коня и щита, вручением оружия и пощечиной рыцарю от аббата и ответной клятвой верности и защиты Церкви, сирот и вдов.
Рыцарская этика исходила из трех главных функций, которые выполняли воины в 9-15 веках: защита Церкви, ее служителей и земель; помощь вдовам и сиротам, защита населения от воров и убийц; защита королевства от внешних врагов и борьба против врагов христианства. Рыцарь должен был обладать всеми естественными добродетелями: добротой, щедростью, мудростью, а также всеми святыми добродетелями: верой, надеждой и любовью, и при этом всеми воинскими добродетелями: знатностью, мужеством и доблестью. При этом считалось, что все добродетели должны находиться в гармонии, к примеру, во французском рыцарском эпосе (12 век) «Песнь о Роланде», утверждалось, что «доблесть без мудрости – безрассудна, мудрость без доблести – путь к предательству». Помимо следования добродетелям, рыцари должны были противостоять семи грехам: чревоугодию, сладострастию, лени, тщеславию, гордыне, стяжательству и гневу. И тогда рыцарь мог достичь идеала, провозглашенного еще Исидором Севильским (6-7 вв) «один из тысячи» или «первый среди равных».
Рыцарское искусство знаменито архитектурой рыцарских замков, которые на протяжения Средневековья постепенно превращались из укрепленных деревянных построек на высоте, окруженных частоколом и рвом в каменные укрепленные дворцы, за стенами которых рыцарь и его отряд могли не только выдерживать многодневную осаду, но и устраивать пиры, балы, турниры, стоять службы в капелле замка, выезжать на сражения или на охоту.
Рыцарское искусство знаменито также поэзией, появившейся в 10-11 веках, и закрепившей для современников и потомков образ рыцаря как благородного воина, верой и правдой служащего Церкви, сеньору и Прекрасной Даме.
Рыцарская поэзия родилась, говорят тогда, когда время прозы еще не пришло. Когда закончились Крестовые походы и европейское рыцарство из сословия воюющего стало превращаться в сословие безземельных горожан, которые должны были поступать на светскую службу к знатным сеньорам и сеньоритам, осваивать светские манеры, правила стихосложения и танца. Первые французские рыцари-труверы были безродными: Бернард де Вентадорн – сыном замкового пекаря, Пейре Видаль – сыном скорняка, Эльяс Кайрель – сыном резчика, Арнаут де Марейль – сыном нотариуса. Они посвящали свои стихи – своим сеньорам, которые своими достоинствами вызывали самые восторженные чувства и в замках которых они служили. Труверы прославляли Прекрасных Дам, не называя их имен, но перечисляя бесконечный ряд достоинств, сравнивая их улыбки с улыбкой Богоматери или светом далекой звезды, сочетая влюбленность поэта с почтительностью царедворца. Рыцарская поэзия родилась из жанра тенсоны – спора двух рыцарей. Эти споры могли вестись по самым разным поводам: политика, налоги, погода, достоинства дам, прелести любви, тяготы военной службы, все могло быть предметом поэтического спора. Другим распространенным жанром была пасторелла – поэтическое состязание в острословии и остроумии между рыцарем и пастушкой, когда рыцарь восхищается прекрасной пастушкой и пытается добиться взаимности своих симпатий, а пастушка пытается объяснить рыцарю, что она ему не ровня и союз между ними не возможен. Помимо диалоговых жанров, развивались и песни от одного лица: «Альба» - песня расставания влюбленных на заре, баллада – плясовая песня, повествующая о жизни и смерти героев, сирвентес – песня на политическую злобу дня. В лирике немецких поэтов-миннезингеров появляются «женские песни» - сетования на одиночество от лица юной девушки или дамы, которую покинул возлюбленный. Самым известным из немецких миннезингеров является Тангейзер, чья жизнь полна приключений, тайн и загадок, а в творчестве сильны мотивы народных плясовых немецких песен, ирония над куртуазной любовью и мотивы «низкой» любви. 13-14 века – время заката рыцарской поэзии и во Франции и в Германии, так как само рыцарство все больше становится бюргерством, а куртуазность превращается в анахронизм. Между тем, рыцарская любовная поэзия возвысила любовь, сделала ее духовным переживанием, а не только телесным явлением, или брачным сословным союзом, основанным на материальном расчете семьи. А любовь обновила видение мира, из аскетического мира христианства, он превратился в благоухающий чувствами мир светской жизни.
Помимо поэзии, идеал рыцарства был закреплен в «Песнях о деяних» или «Жестах», наиболее ранних письменных памятниках героического рыцарского эпоса (10-11 века). «Жесты» предназначались не столько для чтения, сколько для устного рассказывания и как правило создавались анонимными авторами. Стиль строился на устойчивых формулах и жестких клише с характерными для песней повторами текста. Сюжеты жест связаны с эпохой правления Карла Великого (конец 8 – начало 9 веков). «Французская эпопея – это эпопея каролингская».(Р.Луи).
Самый известный рыцарский эпос складывается во французской литературе к 12 веку – «Песнь о Роланде», одна из частей огромной «Королевской жесты», повествующей о событиях 8-14 веков, сначала о предках Карла Великого – «Берта Большеногая», об истории родителей Роланда - «Берта и Милон», о юности Роланда - «Роландин», о победных сражениях Роланда – «Песнь об Аспремонте», «Отинель», «Взятие Памплоны» и т.д., затем «Песнь о Роланде» - трагическая песнь о разгроме арьергарда армии Карла Великого в Ронсельванском ущелье в 778 году, где в результате чужого предательства и собственного безрассудства погиб Роланд и двадцать пэров Франции. Воины-рыцари покрывают себя неувядаемой славой, до последнего вздоха служа Карлу Великому, родине и Богу. Эпилогом «Королевской жесты» выступают две поэмы Х111 века: «Гейдон» и «Ансес Картахенский», где Карл передает свою корону сыну Людовику Благочестивому.
Наряду с эпосами, существовали также «Песни» или «Жесты о мятежных баронах»: «Жирар де Руссильон», «Рено де Монтеблан», «Рауль де Камбре». Это были песни странствующих поэтов, основанные на фольклоре с долей фантастического вымысла, в которых тем не менее поднимались правовые проблемы вассальных отношений и происходящих на этой почве моральных конфликтов. Основная идея жестов состоит в том, что не смотря на клятву верности, которую рыцарь приносит своему сеньору, он остается свободным в своих поступках. Доблесть и верность не могут быть безоглядными. Верность рыцаря своему сеньору соизмеряется с личным достоинством, родовой честью и величием души. Поэтому герои «Жестов» не только сильны и мужественны в бою, но и великодушны: даруют пощаду побежденному врагу, помогают слабым и униженным, щедры в своих дарах, как король.
Почти одновременно и параллельно с «жестами» и рыцарскими эпосами складываются и рыцарские романы. Во Франции самые знаменитые романные циклы были созданы трувером Кретьеном де Труа – это цикл романов о короле Артуре и рыцарях его двора: «Эрек и Энида», «Клижес», «Ивейн, или Рыцарь со львом», «Ланселот, или Рыцарь телеги», «Персеваль, или Повесть о Граале».
И в эпосе, и в романе повествование организовано вокруг фигур легендарных монархов, одновременно эпосы насыщаются темами волшебных превращений, магических сил и сказочных стран. Наиболее радикальное отличие романа от эпоса состоит в том, что в эпосе мотивом рыцарских подвигов было служение королю и Богу, в романе рыцарь пускается в авантюру в поисках «Прекрасной дамы» и служит ее уму и красоте. Именно куртуазная любовь (утонченная, возвышенная: «к звезде», «к богине», лишенная намека на страсть) заставляет рыцаря совершать неслыханные подвиги, утверждая собственные силы и великодушие, не прибегая ни к помощи Бога, ни к помощи черта. Рыцарский роман, говорят исследователи, не только завершает оформление рыцарской этики и эстетик, но окончательно порывает с религиозными мотивами и религиозными оценками, он освобождает мир рыцарского подвига от действия божественных сил. Именно в рыцарском романе мир впервые в Средние века становится светским. И это тот прорыв к новой культуре, которым современность обязана рыцарству.
СРЕДНЕВЕКОВАЯ КАРТИНА МИРА
Выше было показано, что люди Средневековья отличались друг от друга принадлежностью к какому-либо сословию. Но их всех объединяла коллективная психология и коренные установки сознания, определяемые «картиной», моделью мира, частью которого является особенности восприятия пространства и времени.
Особенности восприятия пространства
Говоря об особенностях восприятия пространства человеком Средневековья, стоит отметить, в средневековой системе мышления сама категория земной жизни носило оценочный характер и противостояла жизни небесной. В связи с этим земля как географическое понятие одновременно воспринималась как место земной жизни и входило в оппозицию «земля-небо», поэтому носило религиозно-моральный характер. Эти же представления переносились на географические понятия вообще одни земли воспринимались как праведные, другие как грешные, а перемещение в географическом пространстве становится передвижением по вертикальной шкале религиозно-нравственных ценностей, в котором верхняя ступень находится на небе, а нижняя в аду (например, эта особенность определила композицию «Божественной комедии» Данте).
Кроме того, особенности восприятия Средневекового пространства тесно связано с идеей избранничества, которое выражалось в делении земель на праведные и грешные. Оппозиция «свое - чужое» воспринималась как вариант противопоставления «праведное грешное», «хорошее плохое».
Земля представлялась плоской в виде огромного диска, поддерживающего небесный свод и окруженного океаном, ее край, который терялся во мраке, был населен чудными племенами одноногими людьми, людьми-волками. В этом плоском, круглом, окруженном всякими ужасами мире есть центр - Иерусалим.
Объективный мир был разделен на три области. В одной из них царил ислам - царство зла. Другая область - Византия, в ней господствовало полу зло, этот христианский мир вызывал недоверие и был чужым. Третья область - сам Запад, латинский, христианский мир, мечтавший о Золотом веке и об империи.
Образ пространства не был образом протяженности, как для современного европейца, его измеряли временем, которое требовалось для того, чтобы его преодолеть (днями пути или размером участков земли, которое можно вспахать за это время). В Средние века образами всех измерений служили не деления линейки или рулетки, а «естественные» меры: длина стопы или предплечья, размер пряди или поверхности земли, которую можно было обработать за один день.
Но между земным и небесным мирами не было непроницаемой перегородки, они составляли единое целое. Согласно космографии долгая дорога души приводит шаг за шагом к Богу.
Вселенная представляла собой систему концентрических сфер. Так, например, согласно «Светильнику» Гонория Августодунского небо разделялось на три части: телесное небо, которое мы видим; духовное небо, где обитают духовные ангелы, и интеллектуальное небо, где блаженные созерцают лик Святой Троицы.
Себя самого средневековый человек воспринимал как «малый мир» - микрокосм, который был соотнесен с макрокосмом, ощущая свое внутреннее родство с ним.
Особенности восприятия времени
Время эта категория, которая воспринималось неоднозначно. Эта неоднозначность заключалась в том, что, с одной стороны, оно еще было тесно связано с циклическим, аграрным восприятием, с другой церковным, время в Раннем средневековье воспринималось как Божественный дар, оно принадлежит Богу. Кроме того, его восприятие кардинально измениться в Высоком средневековье, в период перехода с «небес на землю».
Несмотря на то, что у каждого сословия был свой образ времени: у крестьян аграрное время, сеньоральное время и время церковное, - все эти образы зависели от природного времени. Сеньоральное время было привязано к природному благодаря военным действиям, которые велись только летом. Весь литургический год церкви был соотнесен с природным ритмом сельскохозяйственных работ. Противоположность дня и ночи, зимы и лета прослеживается и у ремесленников, в цеховом регламенте был запрещен ночной труд, многие ремесла носили сезонный характер. Но наиболее значимым для человека средневековой эпохи была сопричастность вечности, поэтому для человека время спасения было главным.
Особенности восприятия времени были связаны с тем, что представлений о минутах и секундах не было вообще. К точному времени были равнодушны даже верхние слои.
Средневековое время, прежде всего, было религиозным и церковным временем. Религиозным, т. к. год представлялся как год литургический, который воспринимался как последовательность событий из истории Христа. Он разворачивался от Рождества до Троицы и был наполнен событиями из жизни святых. Церковным оно было и потому, что только духовенство могло его измерять колокольным звоном, и было его «хозяином».
Основой общего взгляда на вселенную была религиозная картина мира, которая объединяла в одно целое «небо» и «землю». Важное место в ней занимал образ грядущей катастрофы. Человечество шло к своему концу, а жизнь каждого человека представлялась как «жизнь в пути». Каждый верующий представлял себя «пилигримом», для которого цель путешествия была важнее сложностей пути. Большое значение в этой картине определялось образами греха и неминуемо следующим за ним наказанием.
Мы уже отмечали, что средневековое общество - традиционное общество, поэтому образы прошлого у человека этой эпохи были туманны. Если он не имел образования, его представления носили легендарный, сказочный характер. Они основывались на рассказах старших, а более далекое прошлое связывалось с мифами. Люди образованные воспринимали прошлое в виде библейской истории, в качестве смены мировых монархий. Они внимательно следили за сменой сезонов, годовым ритмом богослужений, но при этом не разбирались в хронологии и еще меньше в конкретных датах.
Картина мира средневекового человека была до предела насыщена разного рода символами. Каждый реальный предмет рассматривался как образ чего-то ему соответствующего в сфере более высокого и, соответственно, становился его символом. Для выражения скрытой от глаз реальности служил и язык. Символизм был универсален, мыслить означало вечно открывать скрытые значения, обещавшие спасение. Символично было все.
Но человек средневековья категория не постоянная. При том, что Средневековье принято относить к традиционному типу культуры, это не значит, что на протяжении тысячелетней культуры это общество было неизменным. Менялось общество, менялось и представление о времени.
Не случайно период XI XV вв. называют Высоким средневековьем. Так, по мнению Ж. .Ле Гоффа, около 1200 г. начинается великий подъем, в этот период человек обращает свой взор «с небес на землю». Переоценке подверглись: инновация, восприятие времени, письма, телесного и др.
Меняется и отношение ко времени. Это новое представление о времени формируется к середине XII в. и находит свое отражение на разных уровнях.
Во-первых, мы уже отмечали, что время в Раннем средневековье рассматривалось как дар Божий, поэтому оно не могло быть предметом торговли, труд торговца поэтому осуждался. В Высоком средневековье труд торговца воспринимается как специфическая деятельность, его начинают сравнивать с трудом, хотя и имеющим иную природу, ремесленника и земледельца.
Во-вторых, происходят изменения в науке. Это связано, в первую очередь, с развитием образования, до этого времени монополия на образование было сосредоточена в монастырских школах, теперь ее берут в свои руки миряне, некоторые из них делают это своей профессией и источником средств к жизни. Изменение представлений в этой сфере дает толчок к возникновения университетов. Университет корпорация, которая объединяла преподавателей и студентов одного города. В XIII в. университетская организация была признаком интеграции интеллектуальной жизни города
Применение «научных» расчетов при измерении времени в конце XIII в. станет толчком для создания механических часов, которые распространились очень быстро. Происходит рационализация времени: час механических часов - четкая единица, которая удобна для арифметической операции. Монополия колоколов, которая оповещала о времени Бога, становится временем купцов, которое можно механически изменить. В итого человек стал ориентированным на земные, рациональные ценности.
Переломом в XII - XIII вв. наблюдается и в торжестве грамотности и знания. В городах распространяется начальное образование для мирян, купцов, которые обучаются чтению, письму и счету. В этот период на дорогах Европы резко возросло число школяров, вагантов. Слово «вагант» значит «бродячий». Оно применялось к священникам без прихода, к монахам, покинувшим монастырь, которые скитались из города в город. Подпадали под него и школяры, которые в поисках знаний меняли школу за школой.
Эпоха Крестовых походов и коммунальных революций резко подняла спрос на грамотных людей, соборные школы и первые университеты в ответ на это стали выпускать все больше и больше образованных клириков. Но в определенный момент «производство» интеллигенции превратилось в перепроизводство, молодым клирикам все труднее было найти себе приход, учительскую кафедру или службу в канцелярии, и в ожидании этого они стали скитаться с места на место.
Новые ценности отразились и на письменности. Главная ценностная ориентация устного слова начинает уступать место письменному. Кроме того, с распространением университетских рукописей, торговых книг письменный текст десакрализуется. Если раньше он был связан со Священным Писанием, то теперь письменный текст начинает рассматриваться в качестве чего-то обыденного. Письмо создается не во имя Бога, а ради земного.
Если в Раннем средневековье отношение к телу подвергалось презрению, то Высокое рассматривает его как спутника души. Это находит свое отражение, например, в смене отношения к одному их тяжких грехов чревоугодию.
Чревоугодие это был грех господствующего класса, через который могло проявляться социальное превосходство. Теперь к хвастовству едой прибавился еще и утонченный вкус в итоге радости застолья породили гастрономию.
Значимость и ценность земной жизни проявились не только в гастрономии, но и в эволюции отношении,
во-первых, к смеху - монашество Раннего средневековья приучало христиан пренебрегать земным миром. Это находило свое выражение в подавлении смеха. В XIII в. смех узаконивается во всех своих проявлениях.
Во-вторых, изменение концепции святости большое значение приобретает именно земная жизнь святого.
В-третьих, трансформируется посмертная память о себе. Ж. Ле Гофф пишет о том, что попытки преодолеть забвение в это время имели разное выражение. Например, возвращаются к утраченной со времен античности практике завещаний. С его помощью умерший получает возможность напомнить о себе имущественным пожалованием родным и близким. Значимым в данном случае оказалось и признание чистилища, так как человек попадал на небеса не сразу, те, кто в нем находятся, еще имеют право вернуться на землю и явиться живым.
Все эти изменения находят свое отражение и в искусстве, в котором до XII в. имел место один сюжет сюжет Бога. Но во время подъема возрастает внимание к эфемерному, мимолетному, высоко начинает оцениваться земная жизнь. В системе художественного изображения рождается реализм. Этот реализм тоже представляет собой некий свод правил, но этот кодекс десакрализован.
В итоге всех этих изменений возникает новый тип человека личность, прорывается «Я», хотя, безусловно, предпосылки индивидуального сознания были заключены в самом христианстве, но раскрываются они именно сейчас. Кроме имен у людей появляются фамилии. Вера в чистилище увеличивает важность смерти и индивидуального суда после смерти. Сфера личного расширяется и за счет индивидуального чтения. В конце XIII в. земной образ личности воплощается в индивидуальном портрете.
Человек Раннего средневековья сменяется новым человеком. Этот новый человек по-иному начинает воспринимать землю. Она больше не имитирует небо, а становится реальностью, землю, наоборот, имитирует небо. «Происходит великое обращение христианского общества к земному миру. Расчищается путь для первых подступов к новому времени».
Таким образом, мы видим, что,
во-первых, культура средневекового Запада относится к традиционному типу культуры, т. к. в нем жизнью, прежде всего, управляет традиция и обычай.
Во-вторых, социальная структура этого общества характеризуется двумя принципами организации: отношения господства/подчинения и корпоративными отношениями, что, безусловно, является следствием традиционного устройства. Человек средневековья всегда член какой-либо группы, которая определяла всю его жизнь, он не мыслил себя как индивид, отсюда, например, в живописи отсутствует жанр портрета
В-третьих, хотя люди Средневековья отличались друг от друга в зависимости от того, принадлежали ли они к духовной элите или к группам крестьян и ремесленников, мелких бюргеров и рыцарей, низшую часть монашества и клира. Всех объединяла в одну эпоху коллективная психология и коренные установки сознания, определяемые картиной мира привязанность к аграрному времени, символичность, объединение в одно целое «неба» и «земли».
"Картина мира" средневекового человека
Средние века... При мысли о них перед нашим умственным взором вырастают стены рыцарских замков и громады готических соборов, вспоминаются крестовые походы и усобицы, костры инквизиции и феодальные турниры - весь хрестоматийный набор признаков эпохи. Но это признаки внешние, своего рода декорации, на фоне которых действуют люди. Каковы они? Каков был их способ видения мира, чем они руководствовались в своем поведении? Если попытаться восстановить духовный облик людей средневековья, умственный, культурный фонд, которым они жили, то окажется, что это время почти целиком поглощено густой тенью, отбрасываемой на него классической античностью, с одной стороны, и Возрождением - с другой. Сколько искаженных представлений и предрассудков связано с этой эпохой! Понятие "средний век" (medium aevum), возникшее несколько столетий назад для обозначения периода, отделяющего греко-римскую древность от нового времени, и с самого начала несшее критическую, уничижительную оценку - провал, перерыв в культурной истории Европы, - не утратило этого содержания и по сей день. Говоря об отсталости, бескультурье, бесправии, прибегают к выражению "средневековый". "Средневековье" - чуть ли не синоним всего мрачного и реакционного. Ранний его период называют "темными веками". Но Оксфордский словарь английского языка распространяет выражение Dark Ages уже на все средневековье.
Подобное отношение к средним векам, до известной степени объяснимое в XVII и XVIII веках, когда молодая буржуазия, готовясь к открытой борьбе против феодализма, идеологически развенчивала эпоху господства дворянства и церкви, давно лишилось всякого оправдания. Не следует забывать, что именно в средние века зародились европейские нации и сформировались современные государства, сложились языки, на которых мы до сих пор говорим. Мало того, к средневековью восходят многие из культурных ценностей, которые легли в основу нашей цивилизации. При всех контрастах связь и преемственность этих культур несомненны.
Однако было бы односторонностью видеть в средних веках лишь "детство" европейских народов, подготовительную ступень к новой истории, - прежде всего, они имеют самостоятельную историческую ценность. Немецкий историк прошлого столетия Леопольд фон Ранке утверждал: "...каждая эпоха находится в непосредственном отношении к богу". В идеалистической форме Ранке высказал очень верную и глубокую мысль: каждая эпоха интересна и важна сама по себе, независимо от ее связей с последующим ходом истории. В самом деле, мы изучаем историю прошлого не только для того, чтобы понять, как из него образовалось настоящее, то есть не только, так сказать, телеологически. Познание различных эпох истории, в том числе и отдаленных и, может быть, не связанных с нашим временем прямо и явно, дает нам возможность увидеть в человечестве как единство, так и многообразие. Обнаруживая повторяемость в истории, сталкиваясь со все теми же потребностями и проявлениями человека, мы глубже понимаем структуру и функционирование общества, законы его движения". Сталкиваясь же с различиями и многообразием форм жизни человека в другие периоды истории, или в иных цивилизациях, культурных регионах, мы вернее постигаем свою собственную самобытность, наше место во всемирно-историческом процессе. Таким образом, равно необходимо знание общего и индивидуального, единства и многообразия.
Историческое познание всегда так или иначе представляет собой самосознание: изучая историю другой эпохи, люди не могут не сопоставлять ее со своим временем. Не в этом ли в конечном счете и заключается смысл истории культуры? Но, сравнивая свою эпоху и цивилизацию с иными, мы рискуем применить к этим иным эпохам и цивилизациям наши собственные мерки. В какой-то степени это неизбежно. Но следует ясно представлять себе опасность, сопряженную с подобной процедурой. То, что современный человек считает основополагающей ценностью жизни, могло ведь и не быть таковой для людей иной эпохи и иной культуры; и наоборот, кажущееся нам ложным или малозначительным было истинным и крайне существенным для человека другого общества.
В известном историческом анекдоте Лаплас, разъясняя Наполеону систему движения небесных тел, ответил на вопрос императора о том, какую роль он отводит в этой системе творцу: "Я не нуждался в подобной гипотезе". Действительно, наука нового времени обходится без перводвигателя, высшего разума, бога, творца, как бы эту сверхприродную силу ни называть. Но мы ничего не поймем в средневековой культуре, если ограничимся соображением, что в ту эпоху царили невежество и мракобесие, поскольку все верили в бога, - ведь без этой "гипотезы", являвшейся для средневекового человека вовсе не гипотезой, а постулатом, настоятельнейшей потребностью всего его видения мира и нравственного сознания, он был неспособен объяснить мир и ориентироваться в нем. Ошибочное с нашей точки зрения не было ошибочным для людей средневековья, это была высшая истина, вокруг которой группировались все их представления и идеи, с которой были соотнесены все их культурные и общественные ценности.
Понять культуру прошлого можно только при строго историческом подходе, только измеряя ее соответствующей ей меркой. Единого масштаба, под который можно было бы подогнать все цивилизации и эпохи, не существует, ибо не существует человека, равного самому себе во все эти эпохи. Между тем именно убеждения, что человеческая природа, и в частности психология, представляет собой константу на протяжении всей истории, придерживались даже крупнейшие историки XVIII и XIX веков. Исходным пунктом своих "Всемирно-исторических размышлений" Я. Буркхардт избрал человека, "каков он есть и каким он всегда был и должен быть". В итоге современный западноевропеец подставлялся на место человека иных времен и культур.
Человеческое общество находится в постоянном движении, изменении и развитии, в разные эпохи и в различных культурах люди воспринимают и осознают мир по-своему, на собственный манер организуют свои впечатления и знания, конструируют свою особую, исторически обусловленную картину мира. И если мы хотим познать прошлое таким, каким оно было "на самом деле" (еще одно выражение Ранке), мы не можем не стремиться к тому, чтобы подойти к нему с адекватными ему критериями, изучить его имманентно, вскрыть его собственную внутреннюю структуру, остерегаясь навязывать ему наши, современные оценки.
Это особенно существенно при попытке понять такую своеобразную эпоху, как средние века. Чуждые нам система взглядов и строй мыслей, господствовавшие в ту эпоху, подчас с трудом доступны современному сознанию, - не этим ли объясняются многие предрассудки в отношении средневековья? Нам неплохо известны исторические события, но гораздо меньше - их внутренние причины, побуждения, которые воодушевляли людей в средние века и приводили к социальным и идейным коллизиям. Между тем любые социальные движения - это движения людей, мыслящих, чувствующих существ, обладающих определенной культурой, впитавших в свое сознание определенные идеи. Поступки людей мотивировались ценностями и идеалами их эпохи и среды. Не учитывая в полной мере ценностные ориентации и критерии, которыми вольно или невольно руководствовались люди в феодальном обществе, мы не можем претендовать на понимание их поведения и, следовательно, на научное объяснение исторического процесса.
Не можем мы, игнорируя систему ценностей, лежавших в основе миросозерцания людей средневековой эпохи, понять и их культуру. Наиболее распространенный и популярный в эту эпоху жанр литературного произведения - жития святых, самый типичный образчик архитектуры - собор, в живописи преобладает икона, в скульптуре - персонажи Священного писания. Средневековые мастера, писатели, художники, пренебрегая зримыми очертаниями окружающего их земного мира, пристально всматриваются в потусторонний мир. Но своеобразен не только предмет, привлекающий их внимание. Как видят мир эти мастера? Поэты и художники почти вовсе обходят реальную природу, не воспроизводят пейзажа, не замечают особенностей отдельных людей, не обращают внимания на то, что в разных странах и в разные эпохи люди одевались по-разному, жили в иных жилищах, имели другое оружие. Индивидуализации они предпочитают типизацию, вместо проникновения в многообразие жизненных явлений исходят из непримиримой противоположности возвышенного и низменного, располагая на полюсах абсолютное добро и абсолютное зло.
Творимый средневековым художником мир очень своеобразен и необычен на взгляд современного человека. Художник как бы не знает, что мир трехмерен, обладает глубиной: на его картине пространство заменено плоскостью. Неужели не известно ему и то, как протекает время? - Ведь на картинах средневековых живописцев нередко последовательные действия изображаются симультанно: в картине совмещаются несколько сцен, разделенных временем. Например, Иоанн Креститель, стоящий перед лицом царя Ирода, Иоанн Креститель в момент, когда палач отсекает ему голову, и Иродиада, подносящая Ироду блюдо с головой Иоанна, бездыханное тело которого лежит подле, изображены бок о бок на одной картине. Или: знатный сеньор скачет по дороге, въезжает в замок, соскакивает с коня и входит в покои, встречается с владельцем замка и обменивается с ним приветственным поцелуем, обязательным в подобных случаях, - и все это дано не в серии рисунков, а в рамках одной картины, связанной композиционным единством. Такое изображение последовательных событий, разделенных во времени, в одной художественной плоскости, недопустимое с нашей, теперешней точки зрения, согласно которой картина способна выразить лишь одно временное состояние, встречается еще и в эпоху Возрождения; посмотрите хотя бы иллюстрации Боттичелли к "Божественной комедии" Данте (90-е годы XV века!): стремясь показать движение Данте с Вергилием по кругам ада, живописец помещает их фигуры по нескольку раз на одном рисунке.
Можно, далее, предположить, что средневековые мастера не различали четко мир земной и мир сверхчувственный, - оба изображаются с равной степенью отчетливости, в живом взаимодействии и опять-таки в пределах одной фрески или миниатюры. Все это в высшей степени далеко от реализма в нашем понимании. Напомним, однако, что слово "реализм" - как раз средневекового происхождения, но только "реалиями" в ту эпоху считали такие категории, которым мы теперь в реальности отказываем.
Перечень "несообразностей", какими они кажутся, если судить о них, исходя из принципов современного искусства и стоящего за ним "мировидения", можно было бы продолжить. Конечно, проще простого говорить о "примитивности" и "детской непосредственности" художников средних веков, об их "неумелости", о том, что, скажем, еще не была "открыта" пространственная, линейная перспектива, и т. п. Однако все эти рассуждения свидетельствовали бы лишь о непонимании внутреннего мира средневекового художника или поэта и о желании судить об искусстве другой эпохи на основе нынешних критериев, совершенно чуждых людям средних веков.
Но, могут возразить, художественный язык всегда условен, и от него нелегко перейти к пониманию общественного сознания и способа видения мира людьми той или иной эпохи. Это справедливо, однако "странности" средневекового сознания обнаруживаются не только в искусстве. Разве не удивительно с современной точки зрения, например, то, что слово, идея в системе средневекового сознания обладали тою же мерой реальности, как и предметный мир, как и вещи, которым соответствуют общие понятия, что конкретное и абстрактное не разграничивались или, во всяком случае, грани между ними были нечеткими? что доблестью в средние века считалось повторение мыслей древних авторитетов, а высказывание новых идей осуждалось?
что плагиат не подвергался преследованию, тогда как оригинальность могла быть принята за ересь? что в обществе, в котором ложь расценивали как великий грех, изготовление фальшивого документа для обоснования владельческих и иных прав могло считаться средством установления истины и богоугодным делом? что в средние века не существовало представления о детстве как особом состоянии человека и что детей воспринимали как маленьких взрослых? что исход судебной тяжбы зависел не от установления обстоятельств дела или не столько от них, сколько от соблюдения процедур и произнесения формул и что истину в суде старались обнаружить посредством поединка сторон либо испытания раскаленным железом или кипятком? что в качестве обвиняемого в преступлении мог быть привлечен не только человек, но и животное и даже неодушевленный предмет? что земельные меры одного и того же наименования имели неодинаковую площадь, то есть были практически несоизмеримы? что подобно этому и единица времени - час обладал неодинаковой протяженностью в разные времена года? что в среде феодалов расточительность уважалась несравненно больше, чем бережливость - важнейшее достоинство буржуа? что свобода в этом обществе не была простой противоположностью зависимости, но сочеталась с ней? что в бедности видели состояние более угодное богу, нежели богатство, и что в то время как одни старались обогатиться, другие добровольно отказывались от всего своего имущества?
Но довольно. Мы перечислили первые пришедшие на память явления средневековой жизни, которые не вяжутся с рационалистическим образом мыслей нашего времени, отнюдь не затем, чтобы лишний раз проиллюстрировать избитый тезис об "отсталости" и "дикости" средних веков. Мы хотели показать, что все эти средневековые "нелепости" и "несообразности" нуждаются в объяснении и в адекватном понимании. Необходимо попытаться раскрыть внутреннее содержание, сокровенный смысл этой культуры, далекой от нас не только во времени, но и по всему своему настрою.
Сложность постижения духовной жизни людей этой эпохи не сводится только к тому, что в ней много чуждого, и непонятного для человека нашего времени. Материал средневековой культуры вообще вряд ли поддается тому расчленению, к какому мы привыкли при изучении культуры современной. Говоря о средневековье, едва ли можно выделить в качестве достаточно обособленных такие сферы интеллектуальной деятельности, как эстетика, философия, историческое знание или экономическая мысль. То есть выделить-то их можно, но эта процедура никогда не проходит безболезненно для понимания как средневековой культуры в целом, так и данной ее области. В самом деле. Учения о прекрасном мыслителей этой эпохи неизменно были ориентированы на постижение бога - творца всех видимых форм, которые и существуют не сами по себе, но лишь как средства для постижения божественного разума.
Точно так же и история не представлялась уму средневекового человека самостоятельным, спонтанно, по своим имманентным законам развивающимся процессом, - этот поток событий, развертывавшийся во времени, получал свой смысл только при рассмотрении его в плане вечности и осуществления божьего замысла. Рассуждения ученых средневековья о богатстве, собственности, цене, труде и других экономических категориях были составной частью анализа этических категорий: что такое справедливость, каково должно быть поведение человека (в том числе и хозяйственное), для того чтобы оно не привело его в конфликт с высшей и конечной целью - спасением души? Философия - "служанка богословия", и в глазах средневекового философа такая ее функция долго являлась единственным ее оправданием, придавала глубокую значимость его рассуждениям.
Значит ли это, что все средневековое знание сводилось к богословию и что изучение эстетической или философской мысли эпохи феодализма вообще невозможно? Конечно, нет! Но это означает, что, избирая объектом анализа художественное творчество либо право, историографию и другие отрасли духовной деятельности людей эпохи средних веков, мы не должны изолировать данную сферу этой деятельности из более широкого культурно-исторического контекста, ибо только в рамках этой целостности, которую мы называем средневековой культурой, можно правильно понять те или иные его компоненты. Богословие представляло собой "наивысшее обобщение" социальной практики человека средневековья, оно давало общезначимую знаковую систему, в терминах которой члены феодального общества осознавали себя и свой мир и находили его обоснование и объяснение.
Сказанное означает, далее, что средневековое миросозерцание отличалось цельностью, - отсюда его специфическая недифференцированность, невычлененность отдельных его сфер. Отсюда же проистекает и уверенность в единстве мироздания. Подобно тому как в детали готического собора находила выражение архитектоника всего грандиозного сооружения, подобно тому как в отдельной главе богословского трактата может быть прослежен конструктивный принцип всей "Теологической суммы", подобно тому как в индивидуальном событии земной истории видели символ событий священной истории, то есть во временном ощущали вечное, - так и человек оказывался единством всех тех элементов, из которых построен мир, и конечной целью мироздания. В малой частице заключалось вместе с тем и целое; микрокосм был своего рода дубликатом макрокосма.
Цельность миросозерцания этой эпохи, однако, ни в коей мере не предполагает его гармоничности и непротиворечивости. Контрасты вечного и временного, священного и греховного, души и тела, небесного и земного, лежащие в самой основе этого миросозерцания, находили основу в социальной жизни эпохи - в непримиримых противоположностях богатства и бедности, господства и подчинения, свободы и несвободы, привилегированности и приниженности. Средневековое христианское мировоззрение "снимало" реальные противоречия, переводя их в высший план всеобъемлющих надмировых категорий, и в этом плане разрешение противоречий оказывалось возможным при завершении земной истории, в результате искупления, возвращения мира, развертывающегося во времени, к вечности. Поэтому богословие давало средневековому обществу не только "наивысшее обобщение", но и "санкцию", оправдание и освящение.
По-видимому, применительно к средним векам самое понятие культуры нужно бы интерпретировать значительно шире, чем это по традиции делается, когда изучают культуру нового времени. Средневековая культура охватывает не одни только эстетические или философские категории, не ограничивается литературой, изобразительным искусством, музыкой. Для того чтобы понять определяющие принципы этой культуры, приходится выходить далеко за пределы этих сфер, и тогда оказывается, что и в праве, и в хозяйстве, и в отношениях собственности, и во многом другом - в основе всей творческой практической деятельности людей можно вскрыть некое единство, вне которого остается не вполне понятной каждая из этих особых сфер. Все они культурно окрашены.
Вероятно, культуру любой эпохи можно и нужно рассматривать столь же широко - как всеобъемлющую знаковую систему. Мы готовы с этим согласиться, но тем не менее будем настаивать на том, что для изучения средневековья применение принципа целостности является особенно необходимым. Различные сферы человеческой деятельности в эту эпоху не имеют собственного "профессионального языка" - в том смысле, в каком существуют языки хозяйственной жизни, политики, искусства, религии, философии, науки или права в современном обществе. Вот несколько примеров. В средние века существует математика и, следовательно, язык математических символов. Но эти математические символы суть вместе с тем символы богословские, ибо и самая математика длительное время представляла собой "сакральную арифметику" и служила потребностям символического истолкования божественных истин. Следовательно, язык математики не был самостоятельным, - он являлся, скорее, "диалектом" более всеобъемлющего языка христианской культуры. Число было существенным элементом эстетической мысли и сакральным символом, мыслью бога.
Другой пример. Бедность - характерное явление эпохи феодализма. Но бедность не осознавалась в эту эпоху (по крайней мере до довольно позднего времени) как самостоятельная социальная и экономическая проблема. Проблема бедности рассматривалась в контексте совершенно иных проблем, более значимых для средневекового сознания. Либо бедность интерпретировалась в терминах сословно-юридического деления общества: бедными считали незнатных, непривилегированных, и поэтому в оппозиции "благородные - бедные" не видели логической несообразности, поскольку эти понятия не были чисто экономическими, имущественными. Либо в бедности видели состояние избранничества: pauperes Christi, "бедняки Христовы", были людьми, отказавшимися от земных благ для того, чтобы вернее достичь царствия небесного. Иначе говоря, язык экономических категорий также не обладал автономией, - он в свою очередь оказывается "наречием" некоего "метаязыка" культуры, в котором понятия и термины экономики, богословия, права не расчленены.
Еще один пример. Провансальский трубадур воспевает возлюбленную, но не находит да, видимо, и не ищет каких-либо особых, небывалых слов для выражения своих чувств или обрисовки ее красоты. Система понятий и терминология, которыми он постоянно пользуется, - это чисто феодальная правовая терминология: "служение", "дарение", "вассальная присяга", "сеньор" и т. п. - таков любовный словарь, при посредстве которого он ведет свои любовные речи. Возлюбленная для него дороже всего на свете, а именно - дороже, чем города Андалузии или Востока, чем обладание папской тиарой или Священной Римской империей.
Не останавливаясь более на иллюстрации этой мысли (в дальнейшем нашем изложении встретится еще немало примеров, которые могут быть истолкованы подобным же образом), подчеркнем исключительную полисемантичность языка средневекового человека. Все важнейшие термины его культуры многозначны и в разных контекстах получают свой особый смысл. Наглядным свидетельством такой многозначности языка средневековой культуры могут служить популярные в ту эпоху "этимологии" и "суммы". Умение дать "многосмысленное толкование" одного и того же текста - неотъемлемое качество интеллектуала средних веков. Итак, для того чтобы понять "язык" данной конкретной отрасли человеческой деятельности в феодальном обществе, нужно знать язык его культуры, по отношению к которому этот специальный язык является подчиненным и не конституировавшимся в замкнутую автономную систему.
Все профессиональные, отраслевые "языки" постоянно переходят один в другой и значимы постольку, поскольку имеют смысл не только в пределах данного специализированного рода деятельности, но и за этими пределами. Собственно говоря, есть только один язык, одна всеобъемлющая знаковая система, всякий раз особым образом расшифровываемая в зависимости от той сферы человеческой деятельности, к которой она применяется. Не связано ли с этим универсальное господство латыни в средневековой Европе?
Но если средневековая культура действительно обладает указанными выше особенностями, особой структурой и связью своих элементов, то возникает вопрос: каков же возможный путь ее изучения именно в качестве целостности? Метод исследования должен вытекать из специфики предмета и учитывать ее. К настоящему времени сделано очень многое для понимания характерных черт и конкретного содержания философии, искусства, литературы средних веков, этической и эстетической мысли, образования, права, экономической доктрины церкви и многих других явлений миросозерцания и культуры этой эпохи. Прогресс научного знания естественно и неизбежно влечет за собой дифференциацию аспектов исследования. При этом, к сожалению, не всегда достаточно выявляется то общее, что лежало в конечном счете в основе различных культурных феноменов. Все формы культурной жизни средневековья - не что иное, как функции социальной жизнедеятельности людей этой эпохи, результат "моделирования" ими мира.
Очевидно, для того чтобы понять жизнь, поведение и культуру людей средних веков, важно было бы попытаться восстановить присущие им представления и ценности. Нужно выявить "привычки сознания" этих людей, способ, которым они оценивали действительность, приемы их видения мира.
Но возможно ли проникнуть в тайники их мысли спустя многие столетия? Чаще такие попытки предпринимаются романистами, чем учеными. Однако историк культуры не вправе полагаться только на воображение, его интуиция должна найти опору в научной методике; он обязан выработать какие-то приемы, гарантирующие ему относительно объективный подход к наличному материалу. Мы полагаем, что следовало бы пойти по пути обнаружения основных универсальных категорий культуры, без которых она невозможна и которыми она пронизана во всех своих творениях. Это вместе с тем и определяющие категории человеческого сознания. Мы имеем в виду такие понятия и формы восприятия действительности, как время, пространство, изменение, причина, судьба, число, отношение чувственного к сверхчувственному, отношение частей к целому. Перечень можно было бы продолжить, его следовало бы уточнить и развернуть. Существенно, однако, другое. Эти универсальные понятия в каждой культуре связаны между собой, образуя своего рода "модель мира" - ту "сетку координат", при посредстве которых люди воспринимают действительность и строят образ мира, существующий в их сознании.
Вводя понятие "модели мира", сразу же сделаем оговорку: термин "модель" не применяется нами в каком-либо специальном кибернетическом смысле. Далее как равнозначные будут употребляться выражения "модель мира", "картина мира", "образ мира", "видение мира".
"Моделью мира", складывающейся в данном обществе, человек руководствуется во всем своем поведении, с помощью составляющих ее категорий он отбирает импульсы и впечатления, идущие от внешнего мира, и преобразует их в данные своего внутреннего опыта. Эти основные категории как бы предшествуют идеям и мировоззрению, формирующимся у членов общества или его групп, и поэтому, сколь бы различными ни были идеология и убеждения этих индивидов и групп, в основе их можно найти универсальные, для всего общества обязательные понятия и представления, без которых невозможно построение никаких идей, теорий, философских, эстетических, политических или религиозных концепций и систем. Названные категории образуют основной семантический "инвентарь" культуры.
Обязательность этих категорий для всех членов общества нужно понимать, разумеется, не в том смысле, что общество сознательно навязывает их людям, предписывая им воспринимать мир и мыслить именно таким образом: речь идет о неосознанном навязывании обществом и столь же неосознанном восприятии, "впитывании" этих категорий и представлений членами общества (хотя в той мере, в какой правящие группы осознают и берут под свой контроль некоторые из категорий и понятий культуры, они препятствуют вольной их интерпретации и видят в лицах, отходящих от их традиционного и "ортодоксального" понимания, еретиков и отступников, - как это и было при феодализме). Эти категории запечатлены в языке, а также и в других знаковых системах (в языках искусства, науки, религии), и мыслить о мире, не пользуясь этими категориями, столь же невозможно, как нельзя мыслить вне категорий языка.
Мы уже отметили неполноту перечня названных нами основных культурных категорий. Наряду с этими формами переживания мира существуют и иные, обладающие большего социальной окраской, но опять-таки встречающиеся в любом обществе, такие, как индивид, социум, труд, богатство, собственность, свобода, право, справедливость. Эти категории мы бы назвали, в отличие от перечисленных выше космических категорий, категориями социальными. Но членение мира на природный космос и космос социальный всегда в большей или меньшей степени условно, во многих же обществах его, по существу, и вовсе невозможно обнаружить: космос антропоморфен, и вместе с тем мир человека не отделен или слабо отделен от мира природы. Поэтому социальные категории, подобные только что упомянутым, теснейшим образом связаны и переплетаются во многих цивилизациях с космическими категориями. И те и другие одинаково важны для построения "модели мира", действующей в обществе.
Каждая цивилизация, социальная система характеризуются своим особым способом восприятия мира. Называя основные концептуальные и чувственные категории универсальными, мы имели в виду лишь то обстоятельство, что они присущи человеку на любом этапе его истории, - но по своему содержанию они изменчивы. В различных общественных структурах мы найдем весьма не похожие одна на другую категории времени или свободы, столкнемся с неодинаковым отношением к труду и пониманием права, с различными восприятиями пространства и толкованием причинности. Надо полагать, что в рамках одной цивилизации все эти категории не представляют случайного набора, но образуют в своей совокупности систему, и изменение одних форм связано с изменением и других.
Основные концептуальные понятия и представления цивилизации формируются в процессе практической деятельности людей, на основе их собственного опыта и традиции, унаследованной ими от предшествующей эпохи. Определенной ступени развития производства, общественных отношений, выделенности человека из природного окружения соответствуют свои способы переживания мира. В этом смысле они отражают общественную практику. Но вместе с тем эти категории определяют поведение индивидов и групп. Поэтому они и воздействуют на общественную практику, способствуя тому, что она отливается в формы, отвечающие "модели мира", в которую группируются эти категории.
Все это свидетельствует о первостепенной важности исследования подобных категорий для понимания культуры и общественной жизни в разные исторические эпохи. Нужно признать, что такая задача исключительно сложна. Не праздным является вопрос о том, разрешима ли она вообще. Ведь упомянутые категории в их исторически конкретном выражении были присущи людям совсем иной эпохи, чем наша. Будучи понятными этим людям, они превратились впоследствии в иероглифы, нуждающиеся в расшифровке. Вырванные из живой ткани средневековой культуры, они дошли до нас в разрозненном виде и - главное - лишенными тех значений, которые вкладывались в них людьми средних веков. Для нас они уже не могут вновь обрести своего первоначального смысла. Реальна, если не неизбежна, опасность подстановки в эти категории чуждого им нового смысла.
Но, собственно, эти сомнения ставят нас непосредственно перед более общей проблемой: способны ли мы понять прошлое, не навязывая ему своего видения, диктуемого нашей собственной средой и эпохой? По-видимому, на этот вопрос приходится дать отрицательный ответ. В самом деле, наш интерес к минувшей эпохе, критерии, с которыми мы подходим к отбору материала в источниках, оценки, прилагаемые нами к этому материалу, делаемые нами обобщения, выводы - в той или иной мере неизбежно обусловлены системой идей и ценностей, присущей нашему обществу. И тем не менее историческое познание существует и не может не существовать.
Показательно, что Шпенглер, декларировавший тезис о некоммуникабельности разных культур, которые он представлял в виде замкнутых в себе монад без окон и дверей, был вместе с тем вынужден сделать исключение для историка (то есть для самого себя) и допустить возможность понимания им принципа внутренней жизни каждой из этих монад! Это, конечно, было непоследовательно с его же собственной точки зрения, но вполне естественно. Ибо исследователя, абсолютизирующего мысль о трудности или невозможности понимания представителем одной культуры другой, неизбежно постигнет полнейший творческий паралич, и он впадет в немоту.
Сознавая трудности, сопряженные с установлением диалога между людьми современности и людьми иных эпох, мы не может отказаться от попыток этот диалог завязать. Успешность таких попыток в немалой мере зависит от применяемых исследователем методов и от того, не игнорирует ли он ожидающих его опасностей. Необходим такой подход к историческому исследованию культуры, при котором "помехи прибора", то есть порождаемые современностью представления и ценности самого ученого, были бы если не сведены но возможности к минимуму, то, во всяком случае, полностью приняты в расчет: избавиться от них нельзя; кроме того, еще большой вопрос, представляют ли они собой только "помехи" на пути познания или же вместе с тем служат и стимулом для понимания культуры прошлого?
Мы полагаем, что способ изучения средневековой культуры, применяемый в данной работе, - посредством анализа отдельных ее категорий и вскрытия их смысла как элементов единой социально-культурной системы - заслуживает внимания. Разумеется, этот способ порождает свои трудности.
Во-первых, поскольку названные выше категории пронизывают все стороны жизни общества и индивида и могут быть обнаружены в языке и во всех других семиотических системах, то, для того чтобы их обнаружить, следовало бы изучить все сохранившиеся от этого общества памятники, ибо в них должны были быть запечатлены какие-то из этих категорий. Но подобная задача утопична: никто не может "объять необъятное", и исчерпывающее исследование неизбежно остается идеалом, к которому можно только стремиться.
Во-вторых, остается неясным и самый "набор" категорий, которые образуют "модель мира". Допустимо предположение, что в нее в разных цивилизациях наряду с действительно универсальными категориями входят компоненты, специфичные для некоторых цивилизаций или общественных систем, и что категории, очень существенные в одних культурах, не имеют столь же большого значения для других. По-видимому, "модель мира" данной социально-культурной системы можно построить лишь эмпирически, априорный же набор ее компонентов всегда остается неполным и - главное - грозящим создать "перекосы" в исследовании.
Мы выбрали лишь несколько компонентов средневековой "модели мира": время и пространство, право, богатство, труд и собственность. Подобный отбор может вызвать упреки в произвольности. В самом деле, что общего между категориями времени и права или между категориями труда и пространства? Они относятся к различным сферам человеческого опыта, к неодинаковым уровням осознания человеком действительности. Но, может быть, именно поэтому концентрация на них внимания и представляет особый интерес: нельзя ли проследить в этих во многих отношениях столь различных понятиях и представлениях нечто общее, объединяющее их в одну картину мира? Мы хотим произвести как бы разрозненные пробы в разных отсеках здания, именуемого "средневековый мир", с тем чтобы установить их общую природу и взаимную связь.
Выбирая категории как космического, так и социального порядка, мы получаем возможность подойти к мировосприятию средневековых людей с разных сторон и шире его охарактеризовать. При отборе этих категорий мы руководствовались еще одним соображением: нам хотелось показать, что не только в таких понятиях, как время и пространство, имеющих прямое отношение к искусству, но и, казалось бы, в далеких от культуры представлениях о праве, собственности и труде можно и нужно раскрыть их "культурное" содержание, без которого их социальная значимость и даже экономическая ценность остаются непонятными. На вопрос же о том, правильно ли отобраны нами категории для анализа, пожалуй, целесообразнее ответить по прочтении книги. Если бы из нашего изложения вырисовались некоторые черты картины мира средневекового человека, мы могли бы считать выполненной поставленную перед собой задачу.
Стремясь выявить отдельные компоненты той формы, в которую отливались представления и впечатления средневекового человека, мы не можем не задуматься над тем, какими принципами следует руководствоваться. "Модель мира" - достаточно устойчивое образование, определяющее человеческие восприятия и переживания действительности в течение длительного периода; в средние века, когда развитие и изменение совершались очень медленно, несравненно медленнее, нежели в новое и новейшее время, общая картина мира неизбежно оказывалась чрезвычайно стабильной, если и не неподвижной. Мы можем, по-видимому, говорить о средневековой картине мира, имея в виду ряд столетий, на протяжении которых она доминировала в человеческом сознании. Существенно было бы проследить ее истоки. Обычно сосредоточивают внимание на преемственности позднеантичного и средневекового мировосприятия, с основанием отводя христианству особую роль в формировании последнего.
В несравненно меньшей степени учитывается другой компонент средневекового отношения к действительности - oсистема представлений эпохи варварства. Большинство народов Европы в эпоху античности еще были варварами; с переходом к средневековью они стали приобщаться к христианству и к греко-римской культуре, но их традиционное мировосприятие не было стерто воздействием античной цивилизации. Под покровом христианских догм продолжалась жизнь архаических верований и представлений. Таким образом, приходится говорить не об одной, а о двух "моделях мира": о варварской (для Западной Европы, прежде всего о германской) "модели мира" и о сменившей ее "модели мира", которая возникла на этой основе под мощным влиянием более древней и развитой средиземноморской культуры, включая сюда и христианство.
Поэтому в каждом из разделов книги сначала речь будет идти о восприятии той или иной категории в эпоху варварства, а уже затем - в эпоху христианского средневековья. При решении второй части этой задачи автор мог опереться на исследования историков, искусствоведов, литературоведов, лингвистов, историков философии, науки, которые, преследуя иные цели, накопили большой материал, раскрывающий формы переживания и осознания мира средневековым человеком. Между тем в области познания культурных категорий варваров сделано гораздо меньше. Здесь наибольший интерес, по нашему мнению, представляют данные о скандинавской культуре раннего средневековья. На севере Европы германские культурные традиции сохранялись дольше и представлены в памятниках несравненно полнее, чем где бы то ни было. При всем своеобразии скандинавская культура этого периода в достаточной мере отражает важнейшие черты культуры варварского мира Европы в целом.
Стараясь обнаружить некоторые основные компоненты средневекового мировосприятия, мы отчетливо сознаем, что полученная картина его потребует уточнений. Прежде всего, несмотря на относительную стабильность средневекового миросозерцания, оно развивалось и изменялось - и, следовательно, в его характеристику необходимо внести элемент движения, показывая различия в трактовке тех или иных категорий культуры в отдельные периоды средних веков. Однако поскольку мы намерены набросать общую культурную "модель", более пристально проанализировав отдельные ее компоненты, то при таком подходе мы считаем себя вправе в большей или меньшей мере отвлекаться от развития, которое приводило к деформации этой "модели".
Там, где необходимо, будут указаны факторы разложения изучаемой нами картины мира. Тем не менее поставленная нами цель может быть достигнута путем выявления интересующих нас структурных категорий; если полученные результаты окажутся заслуживающими внимания, в дальнейшем возникнет необходимость насытить их большим конкретным содержанием, теснее увязав их хронологически. То же самое относится и к различиям в восприятии мира, которые существовали у отдельных народов Западной Европы в эпоху средневековья; здесь мы их касаться не можем.
Перед современными гуманитарными науками очень остро вырисовывается проблема соотношения диахронии и синхронии. Историческое исследование диахронично но определению: оно имеет целью показ истории, то есть изменений во времени. Но общество представляет собой связное целое и потому нуждается в рассмотрении в качестве структурного единства, что ставит перед исследователем проблемы синхронного анализа системы. Сочетание этих двух разных аспектов сопряжено с немалыми методологическими трудностями. Однако хотелось бы подчеркнуть, что синхронное исследование социально-культурной системы не противоречит историческому подходу, а, скорее, его дополняет. Синхронный анализ не предполагает статичности общества: этот анализ представляет собой особый способ описания.
Как уже было упомянуто, в нашей работе каждая из рассматриваемых категорий средневековой культуры дается в обоих срезах, синхронном и диахронном: сначала в качестве элемента архаической культуры германцев, затем - в качестве компонента культуры феодального общества. Конечно, при этом остается нерешенной проблема перехода от более раннего состояния к последующему.
Отметим другое существенное обстоятельство. "Картина мира" варваров и "картина мира" феодального средневековья - весьма различны. Первая формировалась в относительно однородном обществе с еще очень живучими родоплеменными порядками. Поэтому и культура варварского мира обладала значительной гомогенностью и ее ценности имели в рамках общества универсальное применение. Это не значит, что в доклассовом обществе культура была "проста" или "примитивна", - это значит лишь, что ее язык был общезначимым и представлял собой знаковую систему, в достаточной мере одинаково интерпретируемую всеми группами и членами общества.
Между тем в эпоху средних веков "образ мира" оказывается куда более сложным и противоречивым. Объясняется это прежде всего социальной природой феодального общества, разделенного на антагонистические классы и сословия. "Мысли господствующего класса" становятся здесь "господствующими мыслями", но сами эти господствующие идеи и представления - преимущественно христианское мировоззрение - не вытесняют полностью иных форм общественного сознания, сохраняющихся в низших классах общества. Главное же заключается в том, что одни и те же понятия и символы истолковываются уже по-разному в разных социальных группах.
В самом деле, "образ мира", рисовавшийся сознанию представителей разных общественных слоев и классов феодального общества, не был одинаков. Вряд ли совпадало отношение к действительности рыцаря и бюргера, профессора университета и крестьянина. Это соображение необходимо полностью учитывать, и в дальнейшем, рассматривая вопрос о переживании времени в средние века, мы постараемся показать, сколь радикально стало меняться отношение к нему в городах в связи с общей рационализацией жизни; анализ проблем труда, собственности и богатства дифференцируется применительно к тому, как эти категории осознавались крестьянами, бюргерами, дворянством и духовенством. Точно так же и вопрос о человеческой личности в феодальном обществе, в той ограниченной мере, в какой он нами рассматривается, будет детализирован в зависимости от социальной принадлежности разных представителей этого общества.
Однако в центре нашего внимания будет стоять, собственно, не идеология средневековья, несознательное мировоззрение людей, обусловленное их социальным статусом, а те представления о мире, которые не всегда ими ясно осознавались, а потому и далеко не полностью идеологизировались: когда мы говорим о переживании таких категорий, как время, пространство, право и т. д., то предполагаем относительно непосредственное к ним отношение, еще не пропущенное целиком через систему общественных взглядов и классовых интересов. Иными словами, мы стремимся вскрыть интересующие нас культурные элементы не столько на уровне идеологическом, сколько на уровне социально-психологическом, в сфере мироощущения, а не миропонимания, хотя сознаем, в какой мере обе эти сферы взаимосвязаны бесчисленными переходами и переливами. Конечно, невозможно изучать социальную психологию, элиминируя идеологию, - мы к этому и не стремимся. Но вопрос заключается в том, на чем делается акцент, где фокус исследования. В перечисленных выше категориях средневекового мировосприятия нас будет интересовать по преимуществу именно социально-психологическая сторона.
Правомерен ли подобный подход к истории культуры? Мы убеждены в том, что он не только допустим, но и неизбежен, и опыт науки за последние десятилетия, и в особенности за последние годы, в этом убеждает. Изучение социально-психологического "среза" общественной жизни все шире признается как задача первостепенной важности. Невозможно ограничиваться преимущественно "объективным", лучше сказать - "объектным", способом исследования и описания общества, при котором оно изучается так же, как изучаются физические объекты, то есть "снаружи", - необходимо, кроме того, попытаться проникнуть в глубь человеческого сознания и мировосприятия, выявить его структуру и роль его в общем историческом движении.
Предмет историке-культурного анализа - живой, мыслящий и чувствующий общественный человек, поведение которого детерминировано обществом и в свою очередь воздействует на социальную жизнь и ее движение. Первые, пока еще единичные опыты конкретного исследования способа мышления людей средневековой эпохи, несомненно, интересны и свидетельствуют о перспективности такого подхода. Известные нам работы доказывают, что есть основания говорить о некоторой духовной ориентации, присущей средневековью, о преобладающем на протяжении этой эпохи стиле мышления.
Поскольку наша книга посвящена выявлению отдельных коренных категорий средневекового мировосприятия и особенностей средневековой культуры, общее, присущее этой культуре как единой системе, представляет для нас самостоятельное значение. Рисуемая нами "модель" культуры - скорее "идеальный тип", нежели по возможности точное воспроизведение действительности. Мы отбираем и стараемся осмыслить те компоненты культуры, которые в дальнейшем следует подвергнуть более пристальному изучению. Необходимо наметить путь исследования, набросать общими штрихами канву, по которой впоследствии можно было бы вести более точную и скрупулезную разработку материала. Речь далее пойдет не столько о содержании средневековой культуры, сколько о лежащих в ее основе категориях. Мы будем рассматривать, если можно так выразиться, не самый "текст", а "словарь" к нему.
Хотелось бы еще раз подчеркнуть, что употребляемое нами понятие "человек средних веков" есть абстракция. Выявляя общее в применявшихся в ту эпоху культурных категориях, приходится все время помнить: средневековое общество было обществом феодалов и крестьян, горожан и жителей деревни, образованных и неграмотных, клириков и мирян, ортодоксов и еретиков. Полярность различных групп и классов феодального общества, не разрушая - до определенного момента - общей "картины мира", делала ее колеблющейся, амбивалентной и противоречивой. Но для основательного раскрытия этих антагонизмов в культуре потребны особые исследования.
Внимание в книге сосредоточивается на массовых проявлениях средневековой культуры. Взгляды по отдельным вопросам выдающихся мыслителей эпохи интересуют нас преимущественно в той мере, в какой их можно считать типичными, показательными для феодального общества и господствовавшей в нем системы ценностных ориентации.
Поскольку работа по реконструкции средневекового "образа мира" только еще начинается в науке, всякое построение неизбежно будет иметь предварительный характер, и его выводы должны быть проверены более углубленными исследованиями. Все, на что претендует автор, - это постановка вопроса, но не его решение.
Пространственно-временные представления средневековья
Время и пространство - определяющие параметры существования мира и основополагающие формы человеческого опыта. Современный обыденный разум руководствуется в своей практической деятельности абстракциями "время" и "пространство". Пространство понимается как трехмерная, геометрическая, равно протяжимая форма, которую можно разделять на соизмеримые отрезки. Время мыслится в качестве чистой длительности, необратимой последовательности протекания событий из прошлого через настоящее в будущее. Время и пространство объективны, их качества независимы от наполняющей их материи.
Все сложности, которые возникли перед науками в понимании времени и пространства в связи с теорией относительности, физикой микрочастиц, с психологией восприятия, прошли мимо сознания большинства историков, никак, по сути дела, не отразившись на их традиционном отношении к этим категориям. Пространство мыслится историком как предмет исторической географии и картографии или, самое большее, как нечто принимаемое во внимание при изучении "внешних условий" исторического развития, как экологический фактор. Время историков - преимущественно время хронологических и синхронистических таблиц. Особых проблем эти категории обычно не порождают.
Дело в том, что категории времени и пространства воспринимаются историками, как правило, лишь в качестве объективных "форм существования материи". При этом не обращают должного внимания на то, что "материя" истории в высшей степени специфична, что категории пространства и времени не могут совершенно равнозначно применяться к природе и к обществу. Мы подчас не сознаем, что пространство и время не только существуют объективно, но и субъективно переживаются и осознаются людьми, причем в разных цивилизациях и обществах, на различных стадиях общественного развития, в разных слоях одного и того же общества и даже отдельными индивидами эти категории воспринимаются и применяются неодинаково.
Констатация этого факта, подтверждаемого данными многих наук - лингвистики, этнологии, или культур-антропологии, истории искусств, литературоведения, психологии, - имеет огромное значение и для исторической науки, в особенности для истории культуры. Как уже подчеркивалось выше, человек руководствуется в своей практической деятельности и в своем сознании этими и иными основными категориями "картины мира", и от того, как он их интерпретирует, во многом зависит его поведение, поведение социальных групп и развитие целых обществ. Изучение концептуального и чувственного "инвентаря" культуры позволило бы лучше понять ее существо и, следовательно, уяснить те условия, в которых происходило в ту или иную историческую эпоху формирование человеческой личности.
Для медиевистики постановка указанной задачи особенно важна. Наше отношение к миру - иное, нежели мироощущение и мировоззрение людей эпохи средних веков. Многие из их идей и поступков нам не только чужды, но и плохо понятны. Поэтому вполне реальна опасность приписать людям этой эпохи несвойственные им мотивы и неверно истолковать подлинные стимулы, двигавшие ими в их практической и теоретической жизни.
Человек не рождается с "чувством времени", его временные и пространственные понятия всегда определены той культурой, к которой он принадлежит. Для промышленно-развитого общества характерно сознательное отношение ко времени. Современный человек легко оперирует понятиями времени, без особых затруднений осознавая самое отдаленное прошлое. Он способен предвидеть будущее, планировать свою деятельность и предопределять развитие науки, техники, производства, общества надолго вперед. Эта способность объясняется высокой степенью упорядоченности временных систем, которыми мы пользуемся. Время и пространство мыслятся как абстракции, при посредстве которых только и возможно построение картины унифицированного космоса, выработка идеи единой и закономерно-упорядоченной вселенной. Эти категории приобрели для нас автономный характер, ими можно свободно инструментально оперировать, не ссылаясь на определенные события, безотносительно к ним.
И в древности, и в средние века, и в эпоху Возрождения были люди, задумывавшиеся над проблемой невозвратности быстротекущего времени, и все же, по-видимому, справедливо утверждение, что если взять общество в целом, то никогда в предшествовавшие эпохи время не ценилось столь высоко, как ныне, и не занимало такого места в сознании человека. Современный человек - "торопящийся человек", его сознание определяется отношением ко времени. Время порабощает человека, вся его жизнь развертывается sub specie temporis. Сложился своего рода "культ времени" . Самое соперничество между социальными системами понимается теперь как соревнование во времени: кто выиграет в темпах развития, на кого "работает" время? Циферблат со спешащей секундной стрелкой вполне мог бы стать символом нашей цивилизации.
Точно так же изменилось в современном мире и понятие пространства: оно оказалось способным к сжатию. Новые средства сообщения и передвижения сделали возможным покрывать за единицу времени несравненно большие расстояния, нежели несколько десятков лет назад, не говоря уже о более отдаленном прошлом. В результате мир стал гораздо меньшим. В человеческой деятельности огромное значение приобрела категория скорости, объединяющая понятия пространства и времени. Коренным образом изменился весь ритм жизни. Он представляется нам привычным. Но ничего подобного не знало человечество за всю свою историю.
Современные категории времени и пространства имеют очень мало общего с временем и пространством, воспринимавшимися и переживавшимися людьми в другие исторические эпохи. В так называемом примитивном или мифологическом сознании эти категории не существуют как чистые абстракции, поскольку самое мышление людей на архаических стадиях развития было по преимуществу конкретным, предметно-чувственным. Их сознание охватывает мир одновременно в его синхронной и диахронной целостности, и поэтому оно "вневременно". "Мы сталкиваемся с парадоксальной ситуацией, - пишет Дж. Уитроу, - что при своем первом сознательном осмыслении времени человек инстинктивно пытался превзойти или устранить время" , Событие, происшедшее раньше, и событие, совершающееся сейчас, в определенных условиях могут быть восприняты архаическим сознанием как явления одного плана, протекающие в одной временной длительности.
Время и пространство первобытного человека могут показаться современному сознанию неупорядоченными. Временная ориентация в первобытном обществе распространяется лишь на непосредственное будущее, недавнее прошлое и на текущую деятельность, на явления прямого окружения человека, - за этими пределами события воспринимаются им более расплывчато и слабо координированы во времени. Превосходно ориентируясь в пространстве, первобытный человек вместе с тем мало восприимчив к нему вне практических поступков.
Существеннейшая особенность понимания пространства и времени людьми первобытного общества заключается в том, что в их сознании эти категории выступают не в виде нейтральных координат, а в качестве могущественных таинственных сил, управляющих всеми вещами, жизнью людей и даже богов. Поэтому они эмоционально-ценностно насыщены: время, как и пространство, может быть добрым и злым, благоприятным для одних видов деятельности и опасным и враждебным для других; существует сакральное время, время празднества, жертвоприношения, воспроизведения мифа, связанного с возвращением "изначального" времени, и точно так же существует сакральное пространство, определенные священные места или целые миры, подчиняющиеся особым силам.
Вполне четкое разграничение между прошедшим, настоящим и будущим становится возможным только тогда, когда линейное восприятие времени, сопряженное с идеей его необратимости, делается доминирующим в общественном сознании. Это не значит, что в архаических обществах совсем отсутствует подобное различение: жизненный опыт дает человеку материал для уяснения последовательности его поступков и явлений природы. Хронологические серии, в которые организуется практическая жизнь первобытных людей, в их сознании отделены от циклического времени мифа, предки и их живые потомки существуют в разных временных измерениях. Однако празднества и ритуалы образуют то звено, при посредстве которого связываются между собой эти два восприятия времени, два уровня осознания действительности. Таким образом, линейное время не преобладает в человеческом сознании, - оно подчинено циклическому восприятию жизненных явлений, ибо именно повторяющееся время лежит в основе мифологических представлений, воплощающих мировоззрение первобытного человека.
Сочетание линейного восприятия времени с циклическим в разных формах можно наблюдать на протяжении всей истории; вопрос заключается в том, как соотнесены эти две различные формы осознания протекающего времени. Так или иначе, по кругу движется сознание многих народов, создавших великие цивилизации древности. В основе систем ценностей, на которых строились древневосточные культуры, лежит идея вечно длящегося настоящего, неразрывно связанного с прошлым. Традиционное древнекитайское восприятие времени - циклическая последовательность эр, династий, царствований, имеющих литургический порядок и подчиненных строгому ритму. Выразительный символ древнеиндийского понимания времени - колесо. Колесо космического порядка извечно движется, это постоянно возобновляющийся круговорот рождения и смерти.
"Благоговение к прошлому является, - по словам С. Радхакришнана, - национальной чертой индийцев... Когда происходит изменение, оно не осознается" . Величественными памятниками "остановившегося" времени древневосточных цивилизаций могут служить египетские пирамиды. Время течет в повседневной жизни, но это время кажимости видимого мира, истинное же время - вечность высшей реальности, не подверженной изменению. Мир, в глазах древних египтян, вышел готовым из рук творца, прошлое и будущее присутствуют в настоящем.
Античность справедливо считается колыбелью европейской цивилизации нового времени; и в средние века, и в особенности в эпоху Возрождения античное культурное наследие мощно оплодотворяло культуру Европы. Однако ничто, пожалуй, не раскрывает столь ясно глубокой противоположности античной и новой культуры, как анализ их временной ориентации. Тогда как векторное время всецело господствует в современном сознании, оно играло подчиненную роль в сознании эллинском. У греков временные восприятия оставались под сильнейшим воздействием мифологического осмысления действительности. Время лишено гомогенности и хронологической последовательности и, подобно пространству, не стало еще абстракцией. Мир воспринимается и переживается древними греками не в категориях изменения и развития, а как пребывание в покое или вращение в великом кругу. События, происходящие в мире, не уникальны: сменяющие одна другую эпохи повторяются и некогда существовавшие. Люди и явления вновь возвратятся по истечении "великого года" - пифагорейской эры. Человек созерцает совершенный гармонический космос - "пластически слепленное целое, как бы некую большую фигуру или статую или даже точнейшим образом настроенный и издающий определенного рода звуки инструмент".
А. Ф. Лосев пишет даже о "скульптурном стиле истории". Космос античного эллина - "материально-чувственный и живой космос, являющийся вечным круговоротом вещества, то возникающий из нерасчлененного хаоса и поражающий своей гармонией, симметрией, ритмическим устроением, возвышенным и спокойным величием, то идущий к гибели, расторгающий свою благоустроенность и вновь превращающий сам себя в хаос". Пластические искусства античности с огромной впечатляющей силой воплотили именно это отношение ко времени. Трактовка тела в античном искусстве свидетельствует о том, что древние видели в настоящем моменте полноту бытия, завершенного в самом себе и не подверженного развитию. Эллинское сознание обращено к прошлому, миром правит судьба, которой подвластны не только люди, но и боги, и, следовательно, не остается места для исторического развития. Античность "астрономична" (Лосев) и поэтому не осознает истории, - она статична. "Золотой век", по представлениям древних греков, - позади, в прошлом, мир не движется через качественные изменения.
На современном этапе изучения древности уже невозможно выносить за одну скобку разные древние цивилизации; различия между ними чрезвычайно велики. Было бы ошибочно, в частности, не видеть значительных особенностей интерпретации времени в римской культуре по сравнению с древнегреческой: римские историки гораздо более восприимчивы к линейному течению времени, и ход истории они осмысляют уже не в мифопоэтических категориях, а опираясь на определенные исходные моменты действительной истории (основание Рима и т. д.). И тем не менее при огромном развитии философской мысли античный мир не выдвинул философии истории в строгом смысле этого понятия: миросозерцание древних не воспринимало историю как драму - поприще для развертывания свободной воли человека.
В древности люди были еще не в состоянии вырваться из круга природного бытия и решительно противопоставить себя естественной среде. Их зависимость от природы и неспособность осознать ее в качестве объекта, на который они извне воздействуют, находит в области культуры свое наглядное выражение в образе "космического" человеческого тела - незавершенного, не отграниченного резко от окружающего мира и переливающегося в него, открытого в мир и вбирающего его в себя. М. М. Бахтин, давший великолепный анализ этого образа (называемого им "гротескным телом"), играющего принципиальную роль в древней и средневековой культурах, демонстрирует его устойчивость в народном сознании на протяжении ряда эпох - вплоть до Возрождения, которое знаменует переход к иному, мировосприятию и вместе с тем к новому осознанию человеком самого себя (индивидуализм и "замкнутое", "отчужденное" от мира тело). Можно предположить, что этому специфическому восприятию действительности в образах гротеска соответствовало и особое отношение ко времени.
В работе о Полибии и Сыма Цяне Н. И. Конрад показал, что эти два крупнейших историка древности, жившие в совершенно различных социально-культурных регионах, оказываются удивительно единодушными в истолковании истории как процесса круговращения; правда, они возвышаются до мысли о том, что круговорот не означает простого повторения, это повторение приносит с собою новое содержание. "Возвращение к чему-либо не есть обязательно повторение того, что было". Тем не менее ни китайский историк, ни грек не способны выйти за пределы мировоззрения и восприятия времени, присущих их эпохам и культурам: история для них и их соотечественников - не более чем вечное возвращение в определенном порядке одних и тех же политических форм.
Таким образом, необратимость времени, представляющаяся нашему сознанию естественной и саморазумеющейся, чем-то таким, без чего вообще нельзя помыслить время, вовсе не является таковой, если выйти за пределы исторически обусловленных и поэтому неизбежно ограниченных взглядов, присущих людям современной цивилизации. Линейное время - одна из возможных форм социального времени, восторжествовавшая в качестве единственной системы отсчета времени в европейском культурном регионе. Но и здесь это произошло в результате длительного и сложного развития.
Но как именно происходило это развитие? Каковы были представления о времени и пространстве в Европе в средние века? В плане изучения этих основных категорий человеческого сознания между античностью и новым временем существует как бы пустота, "ничья земля". Может сложиться впечатление, что в промежуточную эпоху человеческое сознание оставалось на стадии первобытности. Так, собственно, и получается у тех авторов, которые, оставляя в стороне античность, утверждают, что человеческая личность отсутствовала в средние века и складывается лишь в эпоху Возрождения. У этой личности возникает новое отношение ко времени и пространству: оказавшись в центре вновь открытого мира, человек Ренессанса обрел в себе самом новую точку отсчета.
Но какова была структура человеческой личности в более ранние периоды европейской истории? Мы не располагаем развернутым ответом на этот вопрос, хотя нужно признать, что Шпенглером он был поставлен с большой настойчивостью. Между тем проблема "модели мира", складывавшейся в определенном обществе и налагавшей свой отпечаток на все стороны человеческой деятельности, - это и проблема человеческой личности, отношения которой с миром и самосознание выражались в категориях "картины мира", в том числе в категориях пространства и времени.
Но здесь вновь необходимо вернуться к оговоркам и ограничениям, о которых уже шла речь выше. Можно ли говорить о единых категориях пространства и времени применительно ко всему средневековью и ко всем странам Бвропы того периода? - Нет, конечно. Не было ли различий в восприятии этих категорий разными слоями и классами общества даже в одной стране и в одно и то же время? - Безусловно. Мы это полностью сознаем. Но вместе с тем позволительно поставить вопрос и иначе: нельзя ли вскрыть общее содержание в этих категориях, своего рода субстрат, на котором возникали все различия, сколь бы существенными они ни были? Мы исходим из того, что известная степень общности в переживании пространства и времени у людей средневековой эпохи до определенного момента все же имелась и что ее необходимо выявить прежде, чем приступать к дальнейшему расчленению понятий.
Историческим рубежом, когда различия в восприятии и осмыслении указанных категорий стали существенными, мы считаем подъем в период позднего средневековья класса городского населения, хозяйственная практика которого и самые стиль и ритм жизни принципиально отличались от образа жизни сельских классов средневекового общества. В этот период категории времени и пространства, в том виде, в каком они были характерны для средневековой "модели мира", начинают трансформироваться, утрачивать свое традиционное содержание. От "библейского времени" начинается переход ко "времени купцов" (по выражению Ж. Ле Гоффа). Но этот переход был очень длительным, медленным и до конца средних веков неполным.
Следовательно, и для понимания этого перехода необходимо сначала восстановить "модель" пространства и времени, действовавшую в предшествующий период средневековья. Новые категории времени и пространства, связанные с деятельностью купцов, ремесленников, с началом развития науки и т. д., еще долго оставались в рамках средневековой "модели мира", все более существенно ее преобразуя. Расцвет городской культуры не означает конца или "увядания" средневековья, но он влечет за собой углубляющуюся дифференциацию традиционной картины мира, ранее относительно единой для всего общества.
Мы говорили выше, что картина мира, или отдельные ее элементы, воплощается во всех семиотических системах, действующих в обществе. Естественно поэтому искать ее следы прежде всего в произведениях литературы и искусства. Однако использование этих произведений для изучения пространственно-временных понятий возможно, по-видимому, лишь в ограниченной мере. Это объясняется тем, что в процессе художественного познания мира вырабатываются свои, автономные категории времени и пространства, и необходимо помнить об их условности. Художественное время и художественное пространство, с которыми мы сталкиваемся в литературе или в живописи, имеют специфические особенности, проистекающие в большой степени не прямо из способов восприятия мира и истории обществом, в котором были созданы эти произведения, а из особых идеологических и художественных задач, возникавших перед писателями, поэтами и живописцами.
Например, допустимо предположение, что человек в средние века любил природу и любовался ею (сейчас для нас это лишь допущение, справедливость которого мы пока не обсуждаем), - но автор поэмы или картины мог и не выразить этого чувства и дать совершенно условное изображение окружающей людей среды, исходя из требований религиозно-символического истолкования мира. Поскольку подлинной, высшей реальностью, согласно тогдашним представлениям, обладал не мир явлений, а мир божественных сущностей, то индивидуальные черты видимого мира оказывались недостойными точного воспроизведения, и для их изображения, в той мере, в какой оно все же требовалось, было достаточно прибегнуть к некоторому условному шаблону. В практической жизни люди не могли не воспринимать глубины пространства и не видеть разницы в объеме и величине тел, расположенных вблизи и вдали от их глаза, как не могли они не сознавать пропорций, однако в средневековом искусстве либо преобладает плоское изображение, либо картина строится па основе "обратной перспективы".
Объясняются эти особенности художественного осмысления мира определенными эстетическими и идеологическими принципами, обязательными для средневековых мастеров. Разумеется, самые эти общие установки могут быть истолкованы как симптомы особого отношения к повседневной действительности, и нужно вскрыть породившие подобную эстетику мировоззрение и мироощущение. Кроме того, можно предположить, что в средние века художественные время и пространство не приобрели такой же степени автономии по отношению к социальному восприятию времени и пространства, как это произошло в современном искусстве и литературе. Нет ли оснований предполагать у человека средневековья более универсальное и целостное восприятие действительности, меньшую обособленность художественной формы познания от практической? Тем не менее переход от анализа поэтических и живописных средств, применявшихся средневековыми мастерами, к мировосприятию людей этой эпохи весьма сложен. Сказанное не означает, что при реконструкции средневековой "картины мира" можно обойтись без анализа литературы и изобразительного искусства. Такой анализ совершенно необходим. Однако приходится иметь в виду трудности, сопряженные с исследованием художественного творчества.
С целью выявления коренных категорий мышления людей средневековья необходимо привлечь эпос и мифологию. Они отражают, однако, лишь один глубинный и apxaический пласт культуры. Наряду с ними существенно изучить исторические сочинения, хроники, жития святых, деловые документы, письма, трактаты и другие материалы, авторы которых не всегда (или в меньшей мере, чем поэты и писатели) заботились о художественных средствах и более непосредственно выражали свои мысли. В такого рода источниках эпоха, скорее, могла "проговориться" о себе и о свойственном ей восприятии времени и пространства.
Несомненно, очень многое для выявления категорий средневековой "модели мира" может дать изучение языка, терминологии, формул и устойчивых, повторяющихся речевых оборотов, выражений и словосочетаний. Ритуал, процедура играли в социальной и культурной жизни средневекового человека огромную роль. Естественно, историк может их обнаружить преимущественно при посредстве изучения письменных источников. Но при этом следует помнить меткое наблюдение Ж. Ле Гоффа: "Феодализм - это мир жестов, а не записанного слова". Письменность не передает полностью основного массива человеческих представлений средневековья. Многое утрачено безвозвратно...
Именно в этой связи большое значение приобретает анализ под указанным углом зрения произведений искусства. Изобразительное искусство в средние века в огромной степени оставалось анонимным. Но даже если мастер и был известен, то задачу свою он видел прежде всего в воспроизведении устоявшихся традиционных приемов, в выражении общезначимых идей и понятий. Его индивидуальность проявлялась главным образом в изобретательности, с которой он пользовался этими унаследованными навыками для передачи заранее заданных ему тем и образов. Сказанное имеет силу как применительно к искусству варварское эпохи, так в немалой мере и к эпохе собственно средневековой.
Известный авторитет в области средневекового религиозного искусства (а преобладающий вид изобразительного искусства в средние века - религиозное, служащее литургии) Э. Маль пишет, что устами художника в ту эпоху говорили бесчисленные поколения людей, что, хотя индивидуальность мастера не отрицалась, он должен был неизменно подчиняться требованиям "сакральной математики". Все важнейшие элементы художественного творчества составляли своего рода религиозные иероглифы, и художник не смел всецело отдаться своей фантазии, ибо превыше всего стояла "теология искусства". Объяснялось это не одною зависимостью художника от богословия, прямо предписанной церковью, которая установила свой контроль над искусством. Искусство обращалось к современникам на том языке, который им был близок и понятен. Поэтому расшифровка категорий, лежащих в основе этого языка искусства, могла бы (при всех оговорках, сделанных выше) многое дать для понимания господствовавших в средневековом обществе представлений, в частности и представлений о пространстве и времени.
При изучении творений средневековой культуры следует не упускать из вида, что долгое время не осознавалось четкого различия между вымыслом и истиной. То, о чем повествовали писатели и поэты средних веков, по большей части принималось и ими самими и их читателями и слушателями за подлинные происшествия. Как известно, к эпосу категории выдумки и правды вообще неприменимы. Но и в историографии был очень силен баснословный и легендарный элемент. "Поэзия" и "правда" еще не разошлись между собою, так же как не отделилась четко литература сакральная от светской. Ни по функции, ни по стилистике сочинения, призванные рассказывать о подлинном, историческом времени, невозможно противопоставить сочинениям, в которых следовало бы ожидать изображения времени субъективного, художественного. Поэтому труды средневековых историков не менее показательны для понимания представлений о времени, чем эпос, поэзия, рыцарский роман. Существенно то обстоятельство, что во всех произведениях литературы (в широком смысле) и искусства категория времени, как и некоторые другие компоненты "модели мира", применялась спонтанно, неосознанно.
Обратимся к более детальному рассмотрению проблемы пространственно-временных представлений в средневековой Западной Европе.
Макрокосм и микрокосм
Особенности восприятия пространства людьми средневековой эпохи обусловливались рядом обстоятельств: их отношением к природе, включая сюда и производство, способом их расселения, их кругозором, который в свою очередь зависел от состояния коммуникаций, от господствовавших в обществе религиозно-идеологических постулатов.
Ландшафт Западной и Центральной Европы в период раннего средневековья существенно отличался от современного. Большая часть ее территории была покрыта лесами, уничтоженными гораздо позднее в результате трудовых усилий населения и расточения природных богатств. Немалая доля безлесного пространства представляла собой болота и топи. Расчистка лесов под пашню и осушение болот под пастбища были делом будущего. Населенные пункты сплошь и рядом были разбросаны среди лесов редкими оазисами, поодаль один от другого. Преобладали небольшие деревушки с ограниченным числом дворов либо обособленные хутора. Более крупные селения изредка встречались в наиболее благоприятных местностях - в долинах рек, на берегах морей, в плодородных районах Южной Европы.
Нередко окружением поселка был лес, тянущийся на огромные расстояния, одновременно и привлекавший своими ресурсами (топливом, дичью, плодами) и отпугивавший подстерегавшими в нем опасностями: дикими зверями, разбойниками и другими лихими людьми, призрачными таинственными существами и оборотнями, какими охотно населяла окружающий селения мир человеческая фантазия. Лесной ландшафт присутствует в народном сознании, в фольклоре, в воображении поэтов.
Связи между населенными пунктами были ограниченны и сводились к нерегулярным и довольно поверхностным контактам. Натуральное хозяйство характеризуется тенденцией к самоудовлетворению основных потребностей. К тому же пути сообщения практически почти отсутствовали или находились в совершенно неудовлетворительном состоянии. Старые римские дороги в тех районах, где они были, постепенно пришли в негодность, новые пути расчищались лишь редко, и поддержание их было сопряжено с большими трудностями. Заботы государственной власти о средствах сообщения не выходили за пределы правительственных нужд, весьма ограниченных. Тем не менее и эти нужды удовлетворить было нелегко. Предоставляя иммунитеты церковным учреждениям и служилым людям и давая им широкую власть над крестьянами, англосаксонские короли оставляли за собой право требовать от населения участия в постройке укреплений и ремонте дорог. Прокладка дорог и возведение мостов считались богоугодным делом. В шведских рунических надписях на камнях специально отмечалась как особая заслуга постройка моста; обычно его возводили в память об умершем родственнике. Легендарный шведский конунг Онунд заслужил прозвище "Строителя дорог": в лесных районах он основывал новые селения и соединял их дорогами.
Путешествие в период раннего средневековья было опасным и длительным предприятием. Опасным, - ибо разбойники были почти неотъемлемым признаком большой дороги. Длительным, - ибо средства передвижения были не в лучшем состоянии, чем пути. За сутки можно было покрыть самое большее несколько десятков километров, подчас же дороги были настолько плохими, что путники двигались еще медленнее. Путь от Болоньи до Авиньона отнимал до двух недель, из Нима добирались на шампанские ярмарки в течение двадцати четырех дней, из Флоренции в Неаполь - за одиннадцать-двенадцать дней. Письмо папы Григория VII, подписанное в Риме 8 декабря 1075 года, прибыло в Гослар (Гарц) 1 января 1076 года. О том, с какой скоростью передавались сведения о важных событиях, свидетельствуют такие факты: весть о смерти Фридриха Барбароссы в Малой Азии достигла Германии через четыре месяца; англичане узнали о том, что их король Ричард Львиное Сердце попал в плен в Австрии, через четыре недели. Такого рода вести доставляли специальные гонцы. Из Рима в Кентербери их путь обычно занимал до семи недель, но срочные вести доставлялись через четыре недели.
Быстрее передвигались по морю, чем по суше, но здесь подстерегали еще более многочисленные и грозные опасности: бури, перемены погоды, пираты. Кораблестроение было слабо развито в Европе того времени, суда были мало приспособлены к плаванию в открытом море и держались преимущественно путей, шедших вдоль побережья. Исключение составляли викинги - смелые мореплаватели, корабли которых бороздили все моря Европы - от Черного и Средиземного до Северного и Белого и даже пересекали Северную Атлантику. Но осталось неизвестным, сколько быстроходных судов погибло в штормах и какою дорогою ценой были оплачены их морские экспедиции в Белое море или к берегам Гренландии и Америки. Да и норманны по возможности старались не удаляться надолго от берегов или островов: средства ориентировки в открытом море были весьма примитивны.
Абсолютное преобладание сельского населения в тогдашней Европе не могло не сказаться на всей системе отношений человека с миром, к какому бы слою общества он ни принадлежал: способ видения мира, присущий земледельцу, доминировал в общественном сознании и поведении. Привязанный к земле хозяйством, поглощенный сельским трудом, человек воспринимал природу как интегральную часть самого себя и не относился к ней как к простому объекту приложения труда, владения или распоряжения. Связанность крестьянина с землей вряд ли нужно представлять себе таким образом, что он был неразрывно соединен со своим наделом.
Исследователи неоднократно отмечали высокую подвижность населения в Европе даже в период, следующий после прекращения Великих переселений и окончательного размещения варваров на территории Европы. Люди искали удобные для поселения места и легкие для обработки земли. Процесс внутренней колонизации охватывал большое количество крестьян. Привязанность крестьянина к земле не становилась от того меньшей, ведь именно стремлением освоить участок и завести на нем хозяйство и были движимы переселенцы. Расчистки новых пахотных земель, выжигание кустарника, корчевка леса - существенный фактор в становлении средневековой сельской общины: до начала внутренней колонизации она была гораздо более рыхлым образованием, так как крестьяне жили на хуторах или в маленьких поселках, состоявших из нескольких дворов, отделенных от других населенных пунктов значительными пространствами.
Культура - "вторая природа", творимая людьми в процессе их общественной практики. Но культурное созидание в средние века, как и в древности, в огромной степени обусловливалось отношением человека к природе. В особенности тесной была связь человека с его естественной средой в эпоху варварства. Зависимость варваров от природы была еще настолько сильной, что создаваемый ими образ мира нес многие черты, свидетельствовавшие о неспособности человека четко отделить себя от природного окружения. В древнескандинавской поэзии многократно встречается уподобление частей человеческого тела явлениям неживой природы и наоборот: органический и неорганический мир обозначался через элементы человеческого тела. Голову называли "небом", пальцы - "ветвями", воду - "кровью земли", камни и скалы - "костями", траву и лес - "волосами земли". Прежде чем стать условными метафорами, эти уподобления отражали такое понимание мира, при котором отсутствовала четкая противоположность между человеческим телом и остальным миром и переходы от одного к другому представлялись текучими и неопределенными. /…/
Вопросы и задания.
1. Каким представлялся мир средневековому человеку?
Представления средневековых людей об окружающем их мире были тесно переплетены с христианским вероучением. Средневековому человеку мир представлялся таким: люди считали, что Земля находится в центре Вселенной и является неподвижной. А все планеты и солнце вращаются вокруг нее. Чаще всего думали, что Земля плоская. Человек и природа сотворены Богом, но человек превыше всего. У человека есть душа, а у природы ее нет. Возвышение над природой – это основная черта средневековой культуры. Также люди думали, что основа всего – вода, земля, воздух и огонь. Они думали, что душа – это порождение Бога, а тело – порождение природы. Поэтому, они считали, что тело – это темница для души. Люди думали, что они не властны над временем. Они мало путешествовали и плохо знали географию. Люди были уверены, что центром Земли является Иерусалим, а реки Тигр, Евфрат, Нил, Ганг начинаются в одном месте – в горе, на которой находится рай (Эдем).
2. Каковы средневековые представления о природе?
Средневековые представления о природе: природа сотворена Богом, и человек выше нее. У природы нет души. Возвышение над природой – это основная черта средневековой культуры.
3. Один из современных историков писал, что в период раннего Средневековья «время принадлежало церкви». Как вы думаете, что имел в виду автор?
Представления средневековых людей об окружающем их мире были тесно переплетены с христианским вероучением. Также, человек Средневековья был одержим своей греховностью. В страхе перед загробными муками он вымаливал прощение у Бога за свои грехи. В надежде обрести путь к спасению своей души он шел в церковь, и нередко отдавал ей все, что у него есть.
4*. Почему знания средневековых людей об окружающем их мире так сильно отличаются от современных?
Знания средневековых людей об окружающем их мире так сильно отличаются от современных потому, средневековые люди были, в большинстве своем, неграмотны, они мало путешествовали и не интересовались открытиями античных ученых. Кроме того, в те времена христианское вероучение определяло поведение людей и их отношено к миру.
Изучаем источник.
Средневековые поучительные истории: «Некий прихожанин так рыдал на исповеди…». «Один богач умер, находясь за морем…». Какие особенности представлений средневекового человека для нас открывают эти истории?
Эти истории открывают для нас следующие особенности представлений средневекового человека: 1) человек средневековья был одержим признанием своей греховности, в страхе перед загробными муками он усиленно выпрашивал у Господа прощения за свои прегрешения. Он считал, что если искренне раскаяться в своих грехах, то они будут отпущены; 2) пример с богачом должен был отвращать верующих от страсти к наживе, из-за которой, по мнению средневековых людей, они могли потерять свое сердце».
Сложный план § 5. Средневековая картина мира.
Конспект § 5. Средневековая картина мира.
