Августин Блаженный

О блаженной жизни

(Об истинной религии. Теологический трактат. - Мн.: Харвест, 1999. - 1600 с. (Классическая философская мысль).С.112-140).

Предисловие

Если бы, благосклонный изеликий Феодор, в гавань блаженной жизни приводили наш корабль заданное разумом направление да наша добрая воля, то не уверен, что этой гавани достигло бы хоть сколько-нибудь значительное число людей. Впрочем, как видим, и теперь входят в нее весьма немногие. Ибо когда Бог, или природа, или же рок, или наша воля, или нечто еще иное, а, возможно, и все это разом (поскольку вопрос это достаточно темный, хотя, как я слышал, ты уже взялся за его разъяснение) бросает нас, как бы беспричинно и как пришлось, в этот мир, будто в некое бурное море, кто и каким образом смог бы осознать, куда ему нужно стремиться и какой стороной возвращаться, если бы не какая-либо невзгода, глупцам кажущаяся несчастьем, не прибила блуждающих, пусть против их воли и вопреки принятому ими направлению, кжеланнейшей земле?

Итак люди, которых философия может принять в свою гавань, кажутся мне моряками какбы трех различных типов. Одни из них плывут из тех ближних мест, где застает их возраст, дарующий мудрость; один небольшой взмах и удар весел - и вот они уже укрыты в этом покойном месте, откуда они и остальным гражданам подают ясный знак, что кому делать, дабыте, надоумленные ими, стремились туда же. Другой тип, противоположный предыдущему, представляют собою прельстившиеся обманчивым видом открытого моря, отважившиеся плавать вдали от родины, часто забывая о ней. Если таким (право уж и не знаю, как это получается, но только происходит оно чрезвычайно таинственным образом) подует ветер от кормы, считающийся благоприятным, - они доходят до величайших бедствий, гордясь и радуясь, что им постоянно льстит обманчивое изобилие наслаждений и почестей. Чего, в Самом деле, пожелать им в таких обстоятельствах, которые, поощряя, улавливают их, как не дурной погоды, а если мало, то и жестокой бури и противного ветра, который бы привел их, пускай плачущих и вздыхающих, но к радостям верным и прочным? Впрочем, из этого рода многие, еще не очень далеко заплывшие, бывают приводимы назад некоторыми и не столь великими скорбями. Это те люди, которые, или вследствие печально-трагической судьбы своих богатств, или же из-за досадных неудач в мелких делах, как бы за неимением других занятий вчитавшись в книги людей ученых и мудрейших, пробуждаются некоторым образом в самой гавани, откуда уже не могут выманить их никакие обещания коварно улыбающегося моря. Третий между этими тип людей представляют собою те, которые на самом ли то пороге юности, или уже много и долго носимые ветром, усматривают позади себя некоторые знаки, вспоминают среди волн о своей милой отчизне, и ничем более не обманываясь, ни секунды не медля, спешат к ней на всех парусах. Часть из них, сбившись с прямого пути среди туманов, или пролагая его по заходящим звездам, или обольстившись иными соблазнами, откладывают время доброго плавания и блуждают далее. Нередко и они подвергаются опасности. Порой их тоже пригоняет кжеланнейшей и мирной отчизне крушение скоропреходящих благ, как бы некая противная их усилиям буря.

Но все они, кто бы как ни был приведен к стране блаженной жизни, должны крайне страшиться и с особой осторожностью избегать Одной опасной горы, возвышающейся самого входа в гавань. Гора эта так блестит, окутана таким ложным светом, что дошедшим, но еще не вошедшим, предлагает себя для обитания и обещаетудовлетво-рение всех ихжеланий, как будто она и есть сама блаженная земля; иногда она даже может привлечь к себе людей из самой гавани, даря им наслажденье своей высотою, откуда им приятно с презрением смотреть на остальных.

Впрочем, последние нередко напоминают идущим, чтобы они остерегались скрьггыхпод водою скал, или чтобы не считали делом легким взойти к ним; и самым бла-госклоннейшим образом наставляют, как войти в гавань, не подвергаясь опасности от соседства этой земли. Завидуя им в пустейшей славе, они показывают таким образом им место куда более надежное. Под этой горою, которой должны опасаться приближающиеся к философии и вошедшие в ее область, здравый смысл понимает не что иное, как горделивое пристрастие к пустейшей славе. До такой степени она не имеет внутри себя ничего плотного и твердого, что ходящих по ней гордецов поглощает в свою зыбкую почву и, погружая их во мрак, лишает светлейшего дома, которого они иочтиуже достигли.

Если это так, то вникни, мой Феодор, - ибо в тебе я вижу и всегда чту единственного и наиболее одаренного человека, способного удовлетворить мои пожелания, -вникни, говорю, к какому типу людей из означенных трех принадлежу я, в каком месте, на твой взгляд, нахожусь, и какого рода помощи я могу ожидать от тебя. Мне шел двадцатый год, когда в школе ритора я прочитал известную книгу Цицерона, называемую «Гортензи-ем», и воспламенился такой любовью к философии, что помышлял перейти к ней тогда же. Но, увы, не было недостатка в туманах, которые затрудняли мой путь; долго, признаюсь, руководствовался я и погружающимися в океан звездами, вводившими меня в заблуждение. Сперва удерживала меня от исследований некоторая детская робость, а когда я стал смелее, разогнал этот мрак и пришел кубеждению, что скорее следует веритьучащим, чем повелевающим, - попал к таким людям, которым этот, воспринимаемый глазами свет казался достойным почитания наравне с высочайшим и божественным. Я с этим не соглашался, думал, что они скрывают под этим покровом нечто великое, что откроют мне когда-нибудь после. Когда же, поняв что к чему, я ускользнул от них, мои рули, противоборствующие всем ветрам, долго среди волн держали в своих руках академики.

Затем пришел я в эти земли и здесь узнал полярную звезду, которой, наконец, смог себя вверить. Из речей нашего священника, а иногда и из твоих, я увидел, что не следует мыслить ничего телесного, когда мыслишь о Боге, равно и когда мыслишь о душе, так как этот предмет - ближайший к Богу. Но, признаюсь, привлекательность женщины и служебной карьерыудерживаламеня оттого, чтобы немедля погрузиться в лоно философии: изведав это,яполагалужепотом (что удается лишь немногим счастливцам) устремиться на всех парусах и веслах в мирную гавань. Прочитав же несколько книг Платона, жарким приверженцем которого ты являешься, и сопоставив с ними, насколько мог, авторитетное суждение тех, которые передали нам божественные тайны, я воспламенился до такой степени, что готов был обрубить все свои якоря, если бы не поколебало меня мнение некоторых людей. И тут на помощь мне, предавшемуся пустым упражнениям, подоспела буря, почему-то считающаяся несчастьем. Меня вдруг охватила такая сердечная боль, что, не будучи в состоянии переносить бремя той профессии, которая, быть может, унесла бы меня к сиренам, я бросил все и привел свой разбитый корабль в желанное затишье.

Итак, ты видишь, в какой философии, в какой гавани я пребываю. Но, хотя гавань эта широко раскрывается предо мною, и хотя ее пространство уже менее опасно, однако и она не исключает возможности заблуждения. Ибо я решительно не знаю, к какой части земли, единственно блаженной, приблизиться мне и пристать. В самом деле, что твердого выработал я, когда меня еще колеблет и приводит в недоумение вопрос о душе? Посему умоляю тебя во имя твоей добродетели, во имя человеколюбия, во имя союза и общения душ: протяни мне руку. А это значит, люби меня и верь, что, в свою очередь, и я люблю тебя и ты мне дорог. Если я вымолю это у тебя, то весьма легко и без особого усилия достигну самой блаженной жизни, обладателем которой считаю тебя Адабы ты знал, чем я занимаюсь и как собираю к этой гавани своих друзей и отсюда полнее узнал мою душу, я решил адресовать тебеи посветить твоему имени начало моих состязаний, которые, как мне кажется, вышло благоговейным и вполне достойным твоего имени. И это естественно, поскольку мы рассуждали о блаженной жизни. Я не вижу ничего, что более следовало бы назвать даром Божиим.Меняне смущает твое красноречие, ибо не могу я бояться того, что люблю, хотя им и не обладаю; а высоты фортуны боюсь еще менее: как бы ни была она велика, все равно имеет второстепенное значение. Над кем же она господствует, тех самих делает вторыми. Теперь прошу тебя выслушать то, что я намерен тебе передать. В ноябрьские иды был день моего рождения. После обеда, достаточно скромного, чтобы не обременить им ни одной из душевных способностей, я позвал всех, кто в этот день, как, впрочем, и всегда, разделили со мною трапезу, посидеть в банях. Были же со мною моя мать, заслуге которой, думаю, принадлежит все, чем я живу, брат мой Навигай и мои ученики Тригеций и Лиценций. Находились тут же и мои двоюродные братья, Ластидиан и Рус-тик (хотя они не терпят никого из грамматиков, но их здравый смысл я считал очень полезным в том деле, которое предпринимал), был, наконец, с нами и наименьший из всех годами, но чьи способности, если не обманывает меня любовь, обещают нечто великое, мой сын Адеодат.

СОСТЯЗАНИЕ ПЕРВОЕ

Когда все расселись и настроились слушать, я спросил:

Согласны ли вы, что мы состоим из души и тела?

Все согласились, но Навигий возразил, что он этого наверняка не знает.

Совершенно ли ты ничего не знаешь, -спрашиваю я, - или к чему-то такому, чего ты не знаешь, следует причислить и это?

Не думаю, чтобы я вообще ничего не знал,

Можешь ли сказать нам что-нибудь из того, что

Могу, - отвечал Навигий,

Видя, однако, что он колеблется, я спросил:

Знаешь ли, по крайней мере, что ты живешь?

Знаешь, следовательно, и то, что имеешь жизнь?

Никто ведь не может жить иначе, какжизнью.

Знаю, - говорит,--и это.

А о том, что имеешь тело, знаешь?

Разумеется.

Итак, ты знаешь уже и то, что состоишь из тела и

Между прочим, знаю и это; но ограничивается ли

все только телом и жизнью, или же существует еще что-

нибудь, этого я-не знаю.

Итак, - говорю, - в теле и душе ты не сомневаешься, но не знаешь, нет ли чего еще, что служило бы к

восполнению и усовершенствованию человека?

Навигий согласился.

Что это за такое «еще», - говорю, - мы рассмотрим в другой раз; а теперь, поскольку все согласны, что

человек не может быть ни без тела, ни без души, я спрашиваю: ради чего из них двоих мы нуждаемся в пище?

Ради тела, - ответил Лиценций.

Остальные же засомневались и стали рассуждать о том, что пища скорее необходима не для тела, но для жизни, а жизнь, между тем, принадлежит только душе.

Кажется ли вам, ^- сказал я тогда,-что пища имеет отношение к той части, которая, как мы это наблюдаем, от пищи возрастает и делается крепче?

С этим согласились все, за исключением Тригеция, который возразил:

Отчего же я не продолжаю расти вследствие своей прожорливости?

Все тела, - ответил я, - имеют свой, природою

установленный размер, перерастать который они не

могут; однако они делаются меньше в объеме, если им недостает пищи, как это легко заметить на примере животных. И никто не сомневается, что тела всех животных худеют, лишившись пищи.

Худеть, - заметил Лиценций, - отнюдь не значит уменьшаться.

Для того, чего мне хотелось, достаточно и сказанного. Ибо вопрос в том, принадлежит ли телу пища? А

она принадлежит ему, потому что тело, когда его лишают пищи, доводится до худобы.

Все согласились, что это так.

Не существует ли, -^спросил я, - и для души своей пищи? Представляется ли вам пищей души знание?

Именно так, -отвечала мать, -яполагаю, что душа питается не чем иным, как постижением вещей и знанием.

Когда Тригецию это мнение показалось сомнительным, мать сказала ему: Не сам ли ты ныне показал нам, откуда и где питается душа? Ибо после одного обеденного блюда ты сказал, что не заметил,какой мы пользовались посудой,по

тому что думал о чем-то другом, хотя от самого блюда не

удерживал ни рук, ни зубов. Итак, там, где был в тот момент твой дух, оттуда и такого рода пищей, поверьмне,питается и твоя душа, питается умозрениями и размышлениями, если может через них познать что-нибудь.

Не согласны ли вы, - сказал я, когда они шумно заспорили об этом предмете, - что души людей ученейших как бы в своем роде полнее и больше, чем души

несведущих?

Все согласились.

Значит, будет правильно сказать, что души тех людей, которые не обогащены никакой наукой, не насыщены никаким добрым познанием, - души тощие и как бы голодные?

Полагаю, - возразил Тригеций, - что души и таких людей бывают полны, но только полны пороков и

распутства.

То, что ты упомянул, - сказал я, - представляет собою некоторого рода бесплодие и как бы голод духа. Ибо как тело, когда его лишают пищи, почти всегда подвергается всевозможным болезням, так же точно и души тех людей полны таких недугов, которые свидетельствуют об их голодании. На этом основании древние назвали матерью всех пороков распутство, потому что оно представляет собою нечто отрицательное*, т.е. потому что оно- ничто. Противоположная этому пороку добродетель называется юздержаннсстью. Таким образом, как эта последняя получила свое название от плода" из-за определенной духовной производительности, так то названо распутством от бесплодности, т.е. от ничто-, ибо ничто есть все то, что уничтожается, что разрушается, что исчезает и как бы постоянно погибает. Оттого и называем мы подобных лю-дейпогибшими. Противоположное же этому есть нечто пребывающее, постоянное, остающееся всегда таким же ташвадобродетель,значительнаяисамая прекрасная часть которой называетсяумеренностью или воздержанностью. Если же это представляется вам не настолько ясным, что-бывымоглипонять,тосогласитесь со мноювтом,по крайней мере, что как для тела, так и для души, - поскольку и души несведущих как бы полны, - существует пища двух родовюдна-здороваяиполезная,другая -нездороваяи зловредная. А если это так, то, полагаю, в день своего рож-денияядолжен предложить самую лучшуютрапезунетоль-ко для нашихтел,ноидлядуши,посколькумь1ведь согласились с тем, что человек состоит из тела и души. Но я гфедлс^вамэтутрапезу,еомтольковь1голоднь1Ибоесли я стану стараться накормить вас, когда вы будете не хотеть и брезговать, то напрасно потрачутруды, а было быжела-тельно, чтобы вы требовали скорее этого рода пищи, чем пищи телесной. Это случится, если ваши души будут здоровы, потому что больные, как мы видим это и в недугах тела,отказываютея от своей пищи и не принимают ее.

* Игра слов: nequitia - распутство; nequidquam sit - «не нечто», т.е. нечто отрицательное или ничто.

"* Игра слов: frugalitas - воздержанность; fruga - плод.

Присутствующие одобрили мою речь и сказали, что все, что бы я ни изготовил, они уже заранее принимают и благодарят.

Желаем ли мы быть блаженными? - спросил я,снова вступая в беседу.

Едва произнес я эти слова, как все тут же в один голос отвечали, что это так.

Значит,блаженный всякий, кто имеет то, чего желает? :

Блажен тот, - отвечает мать, - кто желает и имеет доброе; если же хочет худого,то несчастен,хотя бы и имел.

Ты, мать, - говорю я ей с радостной улыбкой, -

решительно овладела самою крепостью философии. Только лишь за недостатком слов ты выразилась не так

пространно, как Туллий, с изречением которого согласны твои слова. В сочинении «Гортензий», написанном им в похвалу и в защиту философии, он говорит следу

ющее: «Вот все, - не философы, впрочем, а люди, готовые поспорить, - говорят, что блаженные суть те, которые живут так, как им хочется; но это неверно, поскольку

хотеть того, что не прилично, само по себе - величайшее несчастье. Не получить желаемого не столько бедственно, сколько желать получить недолжное. Ибо порочность воли делает каждому более зла, нежели фортуна - добра».

Но, - говорит Лиценций, - теперь тебе следует сказать нам, чего каждый должен желать и к чему следует ему стремиться, дабы быть блаженным.

Если угодно, - заметил я ему, - пригласи меня в день своего рождения, - я охотно буду кушать все, что ты мне предложишь. На таких же условиях прошу сегодня кушать и у меня и не требовать того, что, быть может, еще не изготовлено.

Когда он начал сожалеть о своем скромном замечании, я сказал:

Итак, мы согласны, что тот, кто не имеет желаемого, не может быть блаженным; а, с другой стороны, не

всякий блажен, кто имеет то, чего желает. Не согласитесь ли вы и с тем, что тот несчастен, кто не блажен?

Сомневающихся не оказалось.

Значит всякий, кто не имеет желаемого, несчастен?

Все согласились с тем, что это так.

Что же, -продолжаю я, -человек должен приготовить себе, чтобы быть блаженным? Может статься, на этом нашем пиршестве и это блюдо будетподано, чтобы

голод Лиценция не остался неудовлетворенным; ибо, на мой взгляд, для него я должен приготовить то, что он имел бы всегда, когда бы ни захотел. Итак, оно должно

быть всегда пребывающим, независимым от фортуны и не подлежащим никаким случайностям, поскольку чего бы то ни было смертного и преходящего мы не можем С этим согласились все. Но Тригеций возразил:

Есть много таких счастливцев, которые обладают

в избытке этими тленными и случайностям подлежащими, но для настоящей жизни приятными вещами, так что у них нет недостатка ни в чем таком, чего они

На это я сказал ему:

Представляется ли тебе блаженным тот, кто испытывает страх?

Разумеется, нет.

Но в силах ли не бояться тот, кто может лишитьс

любимых им вещей?

Невсилах.

Однако же, эти случайные блага, о которых ты го

их любити обладает ими, не может быть блаженным. Против этого спорить он не стал.

насчет того, что всего этого не утратит, и в таком случае он не мог бы быть довольным подобного рода вещами. Значит, он несчастен уже потому, что остается постоянно нуждающимся. На это я сказал ей:

Не представляется ли тебе блаженным человек, в избытке обладающий всеми этими вещами, если он

ограничивает свои желания и, вполне этими вещами довольный, наслаждается ими умеренно и пристойно?

В таком случае, - отвечала она, - он блажен не этими вещами, а умеренностью своего духа.

Прекрасно! На этот вопрос иного ответа и не должно быть. Итак, мы не сомневаемся нисколько, что тот,

кто решился быть блаженным, должен приобрести для себя то, что всегда пребывает и что не может быть похищено никакой свирепой фортуной.

С этим, - заметил Тригеций, - мы еще раньше

согласились.

Не представляется ли вам, - спросил я, - Бог вечным и пребывающим всегда неизменным?

Это, - отвечал Лиценций, - настолько очевидно, что не нуждается в обсуждении.

G этим благочестивым ответом согласились и прочие.

Итак, - сказал я, - блажен тот, кто имеет Бога,Когда все с радостью и охотно приняли это положение, я продолжил:

Мне думается, что теперь нам остается выяснить лишь одно: кто из людей имеет Бога; ибо такой человек будет поистине блаженным. А вы как об этом думаете?

На это Лиценций сказал, что Бога имеет тот, кто живет хорошо; а Тригеций - что тот имеет Бога, кто делает угодное Богу. С мнением последнего согласился и Лас-тидиан. Отрокже наш, самый младший из всех, отвечал, что Бога имеет тот, кто не имеет нечистого духа. Мать одобрила все мнения, но особенно последнее. Навигий молчал, а когда я спросил его, как думает он, отвечал, что из всех суждений ему нравится последнее. Следует, подумал я, и у Рустика, который молчал, как мне казалось, скорее из застенчивости, нежели от затруднения ответить, спросить, какого он мнения относительно столь важного предмета; он согласился с Тригецием. Тогда я сказал:

Итак, мне известно мнение всех о предмете истинно великом, далее которого ни о чем не следует и

спрашивать, да ничто и не может быть найдено, если,

конечно, мы будем исследовать его также спокойно и чистосердечно, как и начали. Но так как на сегодня это

го было бы много, и так как есть своего рода неумеренность в пище и для душ, коль скоро они набрасываютс

на нее сверх меры и с жадностью (ибо в таком случаеони худо переваривают ее, отчего для здоровья умов

возникает не меньшая опасность, чем от голода), то да

вайте примемся за этот вопрос завтра, как бы впроголодь. Теперь прошу вас полакомиться лишь тем, что мне, вашему прислужнику, пришло на ум на скорую руку подать к столу и что, если не ошибаюсь, изготовлено и испечено как бы на школьном меду, вроде тех блюд, какие обыкновенно подаются последними.

Услышав это, все как бы потянулись к внесенному блюду и понуждали меня поскорее сказать, что это такое.

А как вы думаете, - спросил я, -весь этот поднятый нами вопрос - не решен ли он уже академиками?

Лишь только услышано было имя, те трое, которым предмет этот был известен, быстро поднялись и как бы простерли руки, чтобы помочь, как это бывает на пиру, вносящему кушанья служителю, показывая, что они ни о чем не намерены слушать охотнее. Тогда я продолжил:

Очевидно, что тот не блажен, кто не имеет того,

чего желает, как это немного раньше нами и было доказано. Между тем, никто не ищет того, чего не хочет найти; ищут же они постоянно истины, следовательно, желают ее найти. Но они ее не находят; следовательно, не имеют того, чего желают и потому не блаженны. Но никто не бывает мудрым, кроме блаженного; следовательно, академик не мудр.:

При этих словах мои собеседники, как бы сразу схватывая все, вскрикнули. Но Лиценций, останавливаясь на предмете с большим вниманием и осторожностью, побоялся дать свое согласие и присовокупил:

Схватил и я вместе с вами, потому и вскрикнул,пораженный этим заключением. Но из этого я ничего не пропущу в свой желудок, а сберегу свою часть дл

Алипия: пусть он попробует это блюдо вместе со мной или убедит меня, почему не следует его касаться.

Сладкого, - сказал я, - следовало бы избегать скорее Навигию, при его поврежденной селезенке.

Напротив, - усмехнулся тот, - такие вещи излечат меня. Не знаю отчего, но это верченое и колючее, что

ты предложил, имеет, как неютэ выразился об имеет скоммеде, остро-сладкий вкус, и нисколько не пучит желудок.

А потому все это, хотя немножко и щиплет небо, я могуесть с большим удовольствием. Ибо я не вижу, как могло

бы быть опровергнуто твое заключение.

Конечно же не может, - сказал Тригеций. - По тому я и радуюсь, что давно уже охладел к академикам.

Не знаю, под каким влиянием природы или, вернее сказать, Бога, не знаю даже, чем должны быть они опровергаемы, однако я буду их решительным противником.

А я, - отозвался Лиценций, - пока их не оставлю.

Выходит, -удивился Тригеций, -ты не согласен

А вы, -спросил тот в свою очередь, - разве расходитесь в этом с Алипием?

Не сомневаюсь, - сказал я на это, - что Алипий,

если бы он находился здесь, согласился бы с моим умозаключением. Ибо он не мог бы держаться того нелепого мнения, что блаженным может считаться тот, кто не имеет такого духовного блага, которого желает самым пламенным образом, или, что они (академики) не желали найти истину, или, что мудр тот, кто не блажен: ибо то, чего ты побоялся отведать, приправлено этими тремя положениями, словно торт медом, мукою и орехом.

Пока мы так, шутя, как бы понуждали Лиценция скушать свою порцию, остальные, не принимавшие участия в нашей дружеской перебранке, но желавшие потать, о чем мы толкуем между собой, смотрели на нас весьма уныло. Мне они показались похожими на людей, которые, находясь на пиршестве среди весьма голодных и жадно принимающихся за еду товарищей, не спешат присоединиться к ним то ли вследствие своей солидности, то ли робея от застенчивости. А так какуго-щал я, то подобное положение дел меня не устраивало - неравенство за моим столом встревожило меня. Я улыбнулся матери. Она же, как бы с полнейшею готовностью приказывая достать из своей кладовой то, чего недоставало, сказала:

Скажи же нам, что за люди эти академики и чего

они хотят?

Когда я кратко и ясно изложил дело так, чтобы никто из гостей не остался в неведенье, она сказала:

Эти люди - припадочные (таким простонародным именем называются у нас люди, подверженные

падучей болезни), - и с этими словами встала, чтобы

уйти. Тогда и все мы начали расходиться, будучи довольны и радуясь тому, что наступил конец.

СОСТЯЗАНИЕ ВТОРОЕ

На другой день, также после обеда, но несколько позже, чем накануне, усевшись на том же месте, мы возобновили наш диспут, Я сказал:

Поздно пришли вы на пир, что случилось с вами, думаю, не потому, что кушанья еще не готовы, а вследствие вашей уверенности в их малости: нет, казалось вам, надобности спешить к тому, что можно быстро съесть. Ибо нельзя было думать, чтобы осталось много остатков там, где и в самый день пиршества встречено было столь немногое.-Оно, может быть, и хорошо. Но что для вас приготовлено, этого вместе с вами не знаю и я. Ибо есть другой, кто не перестает подавать веем всякого рода пищу; но перестаем по большей части есть мы сами, то вследствие нездоровья, то вследствие сытости, то по причине занятий делами, а что этот другой, пребывая в людях, делает их блаженными, относительно этого вчера, если не ошибаюсь, мы пришли между собой к благочестивому и твердому согласию. Поелику, когда разум доказал, что блажен тот, кто имеет Бога, и никто из вас не воспротивился этому мнению, то предложен был вопрос о том, кто, по вашему мнению, имеет Бога? На этот вопрос, если не ошибаюсь, было высказано три мнения. Одни полагали, что Бога имеет тот, кто делает угодное Богу; некоторые сказали, что тот имеет Бога, кто живет хорошо; наконец, по мнению остальных, Бог пребывает в тех, в ком нет духа, называемого нечистым. Но, может быть, под разными словами вы все имели в виду одно и тоже. Ибо если мы обратим внимание на два первые мнения, то всякий, кто живет хорошо, тем самым делает и угодное Богу; и всякий, кто делает угодное Богу, потому и живет хорошо: жить хорошо значит не что иное, как делать угодное Богу. Но, может быть, вам представляется это иначе?

Когда все согласились со мной, я предложил рассмотреть третье мнение особо, потому что в христианской религии название «нечистый дух», насколько я понимал, употребляется обыкновенно двояко. С одной стороны, это - дух, который привходит извне,*овладевает душой и возмущает чувства, подвергая людей некоторому беснованию, и для изгнания которого приглашаются имеющие власть возлагать руки и делать заклинания, т.е. изгонять посредством религиозно-обрядовых заклятий. Но, с другой стороны, нечистым духом называется и всякая вообще нечистая душа, т.е. душа, оскверненная пороками и заблуждениями.

Итак, - спросил я дитя, высказавшее это мнение, конечно, с более светлым и чистым духом, - кто, по твоему, не имеет нечистого духа: тот ли, кто не имеет демона, который делает, обыкновенно, людей бесноватыми, или же тот, кто очищает свою душу от всяких пороков и грехов?Мне кажется, - отвечал он, - что тот не имеет

нечистого духа, кто живет целомудренно.

Но, - спросил я, - кого называешь ты целомудренным: того ли, кто ни в чем не грешит, или же того, кто воздерживается только от непозволительного сожительства?

Каким образом, - отвечал он, - может быть целомудренным тот, кто, воздерживаясь от неволи

тельного сожительства, не перестает осквернять себя прочими грехами? Тот истинно целомудренен, кто пре дан Богу и на Него одного надеется.

Сделав распоряжение, чтобы эти слова отрока записаны были так, как они им были высказаны, я сказал:

Такой непременно живет хорошо, а кто живет хорошо - необходимо таков; но, может быть, это тебе

представляется иначе?

Он и все остальные согласились со мною.

Стало быть в этом, - сказал я, - заключается одно из высказанных мнений. Задам вам еще несколько вопросов: желает ли Бог, чтобы чел век искал Бога?

Разумеется, - согласились все.

Так разве можем мы сказать, что тот, кто ищет Бога, худо живет?

Ни в коем случае.

Тогда ответьте мне и на третий вопрос: может ли нечистый дух искать Бога?

Это отвергли все, за исключением несколько засомневавшегося Навигия, который, впрочем, потом согласился с мнением остальных.

Итак, - сказал я, - если тот, кто ищет Бога, делает

угодное Богу и живет хорошо, и не имеет духа нечисто го, а кто ищет Бога, тот еще не имеет Бога, то не всякий, кто живет хорошо, делает угодное Богу, не имеет нечистого духа и должен непременно считаться имеющим Бога.

Когда все начали смеяться, что пойманы их же собственными уступками, мать, долго находившаяся в изумлении, попросила меня распутать и разъяснить ей сделанный мною посредством умозаключения вывод. Когда это мною было сделано, она сказала:

Но никто не может достигнуть Бога, если Бога не ищет.

Прекрасно, -отвечал я, -однако же тот, кто только ищет, еще не достиг Бога, хотя бы и жил хорошо.

Значит, не всякий, кто живет хорошо, имеет Бога.

Мне думается, - возразила она, - что Бога никто не имеет, но кто живет хорошо, к тому Он милостив, а

кто - худо, к тому неприязнен.

В таком случае, -сказал я, -вчера мы напрасно со гласились с тем, что тот блажен, кто имеет Бога. Ибо, хотя всякийчеловек имеет Бога, однако невсякий блажен.

Бога милостивого, прибавь, - сказала она. .

Достаточноли, -продолжиля, -согласнымывтом, по крайней мере, что блажен тот, к кому Бог милостив?

И желал бы согласиться, - отвечал Навигий, -дабоюсь, чтобы ты не вывел заключение, что блажен еще только ищущий, в особенности же тот академик, который вчера назван был хотя простонародным и не со всем латинским, но, как мне кажется, очень метким словом «припадочный». Ибо я не могу сказать, чтобы Бог был неприязнен к человеку, который Бога ищет, а раз

так, то значит Он будет к нему милостив, а тот, к кому Он милостив, тот и блажен. Следовательно, блаженным будет и тот, кто ищет. А всякий ищущий еще не имеет

того, чего желает. Следовательно, блаженным будет и тот человек, который не имеет того, чего желает; а это всем нам показалось вчера нелепостью, и мы подумали

было, что мрак академиков рассеян. И потому Лиценций восторжествует над нами, а мне, как благоразумный врач, пропишет припарки и клистиры за те сладости, что я так безрассудно ел во вред своему здоровью.

Когда приэтих словах даже мать улыбнулась, Триге-цийсказал:

Я не согласен с тем, чтобы Бог непременно относился с неприязнью к тому, к кому Он не милостив; думаю, есть нечто среднее.

Однако же, - отвечал я ему, - ты соглашаешься,

что этот средний человек, к коему Бог ни милостив, ни неприязнен, имеет Бога?

Когда он медлил с ответом, мать сказала:

Одно дело иметь Бога, другое - не быть без Бога.

Что же лучше, - спросил я, - иметь Бога или не быть без Бога?

Насколько я понимаю, - отвечала она, - мое мнение таково: кто живет хорошо, тот имеет Бога милостивого, а кто худо, тот имеет Бога, но неприязненного.

А кто только ищет Бога и не нашел еще, тот не имеет Его ни милостивого, ни неприязненного; но и он - не без Бога.

Не таково ли, -спросил я всех, -и ваше мнение?

Все согласились.

Тогда скажите, не представляется ли вам, что Бог милостив к тому человеку, которого он благодетельствует?

Разумеется.

А не благодетельствует ли Бог того человека, ко

Благодетельствует.

Значит, -говорю, - кто ищет Бога, к тому Бог ми

лостив, а всякий, к кому Бог милостив, блажен. Следовательно, блаженным будет и тот, кто ищет. А кто ищет,

тот еще не имеет того, чего желает. Следовательно, блаженным будет и тот, кто не имеет того, чего желает.

Мне, - возразила мать, - отнюдь не кажется блаженным тот, кто не имеет, чего желает.

В таком случае, - заметил я, - не всякий тот блажен, к кому Бог милостив.

Если, - сказала она, - этого требует разум, я не

могу отрицать.

Итак, - заключил я, - получается такое разделентот потому и блажен; тот же, кто ищет Бога, к тому Бог милостив, но он еще не блажен; а тот, кто отдаляется от Бога пороками и грехами, тот не только не блажен, но и Бог к нему не милостив.

5 Об истинной религии

Когда все с этим согласились, я сказал: - Все это хорошо, только я опасаюсь, как бы не поколебало вас то, в чем мы уже согласились раньше, а именно: что тот несчастен, кто не блажен. Из этого будет следовать, что и тот человек несчастен, который считает Бога милостивым к себе, потому что такового, пока он ищет Бога, мы еще не назвали блаженным. Разве что, подражая Туллию, который называетгоспод, владеющих многими поместьями на земле, богачами, мы людей, обладающих всяческими добродетелями, станем звать бедняками! Но обратите внимание: в такой ли мере верно, что всякий несчастный нуждается, как верно то, что всякий нуждающийся несчастен? Ибо в таком случае будет истинным и то, что несчастье есть не что иное, как нужда - мнение, которое я, как вам могло показаться, одобрил, когда оно бьшо высказано. Но сегодня рассуждать об этом мы не будем, а потому я прошу вас не побрезговать собраться к этому столу и завтра.

Когда все сказали, что принимают приглашение с полнейшей готовностью, мы встали.

СОСТЯЗАНИЕ ТРЕТЬЕ

На третий день нашего состязания утренние тучи, загонявшие нас в бани, развеялись, и в послеобеденное время наступила ясная и теплая погода. Мы решили спуститься на ближайший лужок, и когда нашли удобное место и расселись, продолжили прерванный накануне диспут.

Почти на все, - сказал я, - на что я хотел своими вопросами добиться вашего согласия, я согласие получил. Поэтому ныне осталось совсем немногое, на что, как думаю, мне необходимо получить ваш ответ. Мать сказала, что несчастье есть не что иное, как нужда; и мы согласились, что все нуждающиеся суть несчастны. Но все ли несчастные нуждаются - это осталось одним из вопросов, разрешить который вчера мы не смогли. Между тем, если разум докажет, что это так, то можно считать, что мы нашли ответ на вопрос, кто блажен; ибо таковым будет тот, кто не нуждается. Потому что всякий, кто не несчастный - блажен. Следовательно, блажен тот, кто не имеет нужды, если, конечно, будет доказано, что нужда и есть самое несчастье.

Алочемубы, - сказал Тригеций, - из той очевидной истины, что всякий нуждающийся несчастен,

нельзя вывести заключения, что всякий не нуждающийся блажен? Ведь, помнится мне, мы согласились, что между несчастным и блаженным нет ничего среднего.

А не находишь ли ты чего-нибудь среднего между живым и мертвым? Не всякий ли человек - или живой или мертвый?

Признаюсь, - отвечал он, - что и здесь нет ничего среднего. Но к чему этот вопрос?

А к тому, - сказал я, - что ты, думаю, признаешь и то, что всякий, кто уже год, как похоронен, мертв.

Этого, разумеется, он не стал отрицать.

Следует ли из этого, что всякий, кто не похоронен год тому назад или более - жив?

Не следует.

Значит, и из того, что всякий нуждающийся не счастен, отнюдь не следует, что всякий не нуждающийся блажен; хотя между несчастным и блаженным, как между живым и мертвым, не может быть найдено ничего среднего.

Некоторые из них поняли это не сразу, но лишь после того, как в выражениях, по возможности ясных и простых, я привел дополнительные разъяснения и примеры. Затем я сказал:

Итак, никто не сомневается, что всякий, кто нуждается, несчастен. То, что есть нечто необходимое для тела даже самого мудрого мудреца, это не может вызвать у вас возражения, ибо в этом нуждается не сам духов котором полагается блаженная жизнь. Он совершенен, а совершенный не нуждается ни в чем; но если есть, что является необходимым для тела, он пользуете им, если нет, недостаток в том не сокрушает его. Ибо всякий мудрый - силен, а всякий сильный не боится ничего. Поэтому мудрый не боится ни телесной смерти, ни болезней, для лечения или избежания которых необходимо то, в чем может у него оказаться недостаток. Но он, впрочем, не перестает пользоваться этим надлежащим образом, если, оно у него есть. Ибо весьма верно известное изречение Теренция; «Глупо допускать то, чего можешь избежать». Поэтому, насколько возможно и прилично, он будет избегать смерти и болезни, а если бы не избежал, то был бы несчастен не потому, что это с ним случилось, но потому, что не хотел избежать их, когда избежать мог, что, безусловно, глупо. Итак, не избегая этого, он будет несчастным не вследствие перенесения подобных напастей, а вследствие глупости. Если же он не в состоянии избежать их, хотя и старается прилежно и приличным образом, то, обрушиваясь на него, они не делают его несчастным. Ибо не менее истинно и другое изречение того же комедиографа: «Так как то, чего желаешь, дело невозможное, то желай того, что возможно». Каким образом будет несчастным тот, с которым не случается ничего помимо его воли? Ведь он не может желать того, что, на его взгляд, не может осуществиться. Он желает несомненного, т.е., когда делает что-нибудь, делает не иначе, как по некоторому предписанию добродетели и божественному закону мудрости, каковых он не может быть лишен никоим образом.

А теперь обратите внимание на то, всякий ли несчастный нуждается. Согласиться с этим мнением мешает то обстоятельство, что многие обставлены великим изобилием случайных вещей, которые делают для них все легким и доступным: по их мановению является все, чего только потребует прихоть. Но представим себе кого-нибудь такого, каким, по словам Туллия, был Орат. Кто скажет, что Орат находился в нужде - он-то, человек богатый и изнеженный, у которого не было недостатка ни в удовольствии, ни в добром и неиспорченном здоровьи? Было у него,сколько душе угодно, и доходнейших поместий, и приятнейших друзей, и всем

этим пользовался он вполне сообразно с телесным здоровьем, короче говоря - всякое намерение и всякое желание его сопровождались счастливым успехом. Разве что кто-нибудь из вас скажет, что он хотел бы иметь больше, чем имел.Этого мы не знаем.Но для нас в дан

ном случае достаточно предположить,что он не желал более того,что имел.Представляется ли вам,что он нуждался? - -

Я могу согласиться, - отвечал Лиценций, - что он ничего не желал, хотя и не знаю, как это допустить в человеке недалеком, однакоуверен, что будучи, как говорится, человеком здравого смысла, он боялся, как бы не лишиться ему всего этого в одно несчастное мгновенье. Ибо и ему должно было быть очевидно, что все такое, как бы оно ни было велико, зависит от случая.

Ты, Лиценций, - сказал я смеясь, - видишь-препятствие для этого человека к блаженной жизни в его здравом смысле. Поскольку, чем проницательнее он был, тем лучше видел, что всего этого может лишиться;этот страх сокрушал его, и он достаточно оправдывал

народную поговорку, что лукавый человек искренен в отношении к своей беде.

Однако, мы должны вникнуть в это повнимательней, потому что, хотя он и боялся, но не нуждался, а вопрос именно об этом. Ибо нуждаться значит не иметь,а не бояться утратить то, что имеешь. Между тем, он был несчастен потому, что боялся, хотя нуждающимся не был. Следовательно, не всякий, кто несчастен, нуждается.

Это, вместе с другими, одобрила и та, мнение которой я защищал, но, несколько колеблясь, сказала:

Впрочем, я не знаю и еще не вполне понимаю, каким образом возможно отделять от нужды несчастье и наоборот, нужду от несчастья. Ибо и он, бывший человеком богатым и всем обильно снабженным, и ничего, как вы говорите, большего не желавший, тем не менее, боясь лишиться всего этого, нуждался в мудрости. Разве, назвав его нуждающимся, если бы он имел нужду в серебре и деньгах, мы не назовем его таким, когда он явно имел нужду в мудрости?

При этом все воскликнули от удивления, а я был несказанно доволен и рад, что именно ею высказано было наилучшее, что я готовился предложить из книг философов, как нечто великое и последнее.

Разве вы не видите, - сказал я, - что многие и разнообразные доктрины - это одно, а дух, преданный Богу - совсем иное? Ибо откуда произошло то, чему мы удивляемся, если не от Бога?

Решительно, - радостно поддержал меня Лиценций, - ничего более истинного и божественного, чем это, не могло быть сказано! Ибо нет большего и бед

ственнейшего недостатка, чем недостаток мудрости; и тот, кто нуждается в мудрости, можно сказать, лишен

Итак, - продолжили, - скудость души есть не что иное, как глупость. Ибо она противоположна мудрости и противоположна так, как смерть -жизни, как блажен

ная жизнь - жизни несчастной, т.е. без чего-либо среднего. Как всякий не блаженный человек - несчастен, а всякий не мертвый - жив, так, очевидно, и всякий не

глупый - человек мудрый. Отсюда уже можно видеть и то, что Сергий Орат был несчастен не потому, что боялся, как бы не лишиться известных даров фортуны, а

потому, что был глуп. Отсюда следует: он был бы еще несчастнее, если бы нисколько не боялся за эти столь случайные и колеблющиеся вещи, которые он считал благами. В таком случае он был бы более беспечным не вследствие душевного мужества, а вследствие умствен

ной летаргии, несчастливцем, погруженным в глубочайшую глупость. Но если всякий, лишенный мудрости, терпит великую скудость, а всякий, обладающий

мудростью, не нуждается ни в чем, то само собою следует, что глупость есть скудость. И как всякий глупец есть человек несчастный, так и всякий несчастный - глупец. Итак неоспоримо, что как всякая скудость - несчастье, так и всякое несчастье - скудость.

Когда Тригеций сказал, что он не совсем понимает заключение, я спросил его-.

В чем согласны мы в отношении этого довода?

В том, - отвечал он, - что тот нуждается, кто не

имеет мудрости.

Что значит нуждаться?

Не иметь мудрости.

Что значит, - спросил я, - не иметь мудрости?

Не значит ли это иметь глупость?

Да, - отвечал он.

Следовательно, иметь скудость - не что иное, как иметь глупость. Впрочем, я не знаю, как можно сказать-,

«он имеет скудость» или «он имеет глупость». Это что-

то вроде того, как если бы о каком-нибудь лишенном света месте мы бы сказали, что оно имеет темноту, что означает не что иное, как то, что оно не имеет света.

Ибо быть темным значит не то, что тьма как бы приходила или уходила, а значит быть лишенным света подобно тому, как быть лишенным одежды значит то же, что быть нагим. Ибо с приближением одежды нагота не бежит, как какой-нибудь движущийся предмет. Таким

образом, скудость есть название не-имения, не-обладания. Поэтому, чтобы выразить, насколько это возможно, свою мысль, говорится: «он имеет скудость», т.е. как бы: «он имеет не-имение». Итак, если доказано, что глупость представляет собою самую подлинную и несомненную скудость, то смотри, не решена ли уже постав ленная нами задача. Между нами оставалось сомнение

насчет того, скудость ли мы имеем в виду, когда говорим о несчастье. Между тем, нами приведено основание, по которому глупость правильно называется скудостью. Итак, поскольку всякий глупый есть человек несчастный, а всякий несчастный есть человек глупый,

то необходимо признать, что не только всякий нужда ющийся несчастен, но и что всякий несчастный есть человек нуждающийся. Но если из того, что всякий глупый - несчастен, а всякий несчастный - глуп, выводится заключение, что глупость есть несчастье, то почему бы и из того, что всякий несчастный нуждается, не вывести нам заключение, что несчастье есть не что иное, как скудость?

Когда все согласились с этим, я сказал: . - Теперь нам следует рассмотреть, кто не терпит скудости, ибо тот будет мудрым и блаженным. Скудость же есть глупость, и именем скудости обыкновенно обозначается некоторого рода бесплодие и недостаток. Вникните, пожалуйста, поглубже в то, с какой тщательностью древние люди составляли все или, как это очевидно, некоторые слова, в особенности для таких предметов, знание коих наиболее необходимо. Вы согласились, что всякий глупый человек нуждается, а всякий, кто нуждается, глуп; думаю,что вы согласны и с тем, что глупый дух есть дух порочный и что все пороки духа заключаются в одном названии - «глупость». В первый день нашего состязания мы сказали, что распутство названо так потому, что оно представляет собою нечто отрицательное и что противоположная ему воздержанность получила свое имя от плода. В этих двух противоположностях, т.е. в воздержанности и распутстве, выступают особенно явно бытие и не-бытие. Что же теперь сочтем мы противоположным той скудости, о которой идет речь у нас?

Когда остальные несколько замешкались с ответом Тригеций сказал: Я назвал бы богатство; но вижу,что ему противоположна бедность.

Есть некоторая близость, - заметил я, - ибо бедность и скудость обыкновенно принимаются за одно и то же. Однако, следует найти другое слово, чтобы лучшая сторона не оставалась с одним именем - «богатство»,

тогда как сторона, представленная бедностью и скудностью, обиловала определяющими словами. Ибо ничего не может быть нелепее, чем скудость слова на той именно

стороне, которая противоположна скудости.

Если слово «полнота» применимо, - сказал Ли-

ценций, - то оно кажется мне прямо противоположным скудости.

Может быть после, - сказал я, - мы потолкуем о

слове обстоятельнее. Но при изыскании истины не об

этом должно стараться. Хотя Саллюстий, весьма разборчивый в словах, скудости противополагает достаточ

ность, однако я противополагаю ей полноту. Но в на

стоящем случае мы будем страшиться грамматиков;

иначе пришлось бы бояться за небрежное употребление слов наказания от тех, которые оставили нам дл

употребления свои имущества.

Так как я положил себе не пренебрегать, когда вы бываете углублены в Бога, вашими умами, как некоторого рода оракулами, то приглашаю вас обратить внимание на то, что означает это наименование - «полнота», ибо думаю, ничего нет более сообразного с

истиной. Итак, полнота и скудость противоположны

друг другу; и здесь, подобно тому, как в распутстве и воздержанности, являются те же представления о бытии и не-бытии. И если скудость есть сама глупость, то пол

нота будет мудростью. Не без основания многие и воздержанность называли матерью всех добродетелей.

Согласно с ними и Туллий в одной народной речи говорит; «Пусть всякий понимает, как хочет; по моему

мнению, воздержанность, т.е. умеренность и равновесие, есть величайшая добродетель». И это уже вполне учено. Ибо он при этом имел в виду плод, т.е. то, что мы называем существующим, в противоположность не существующему. Но по причине простонародного образа

выражения, на котором воздержанность называется бережливостью, он свою мысль пояснил добавлением слов умеренность и равновесие. Эти два термина мы должны рассмотреть повнимательней.

Умеренность так названа от меры равновесия - от веса. А где мера и вес, там не бывает ничего ни слишком большого, ни слишком малого. Итак полнота, которую мы противопоставили скудости, гораздо лучший термин, чем если бы мы употребили слово преизбыток. Потому что под преизбытком понимается излишество и как бы разлитие чего-нибудь чересчур переполненного. Когда итого бывает больше, чем нужно, тогда ижелательна мера-и слишком большое нуждается в мере. Поэтому крайний избыток не чужд скудости: и то, что больше, и то, что меньше, одинаково чужды меры. Если рассмотрим выражение «обеспеченное состояние»,то и внем найдем понятие меры. Ибо обеспеченное состояние называется от обеспечения. А каким образом может обеспечивать то, что чрезмерно, когда оно часто доставляет больше забот, нежели малое? Итак, все, что мало, равно и все, что чрезмерно, поскольку нуждается в мере, впадает в скудость. Мера же духа ^-мудросгь.Поеликужениктоизвас не отрицает, что мудрость противоположна глупости, глупость же есть скудость, а скудости противоположна полнота, то мудрость и будет полнотою. В полноте же мера, следовательно, мера духа заключается в мудрости. Отсюда-то это знаменитое и не зря столь превозносимое правило жизни-. «Ничего сверх меры».

В самом начале нынешнего состязания мы сказали, что, если найдем, что несчастье есть не что иное, как скудость,то признаем, что блажен тот, кто не терпит скудости. Это теперь найдено; следовательно, быть блаженным значит не что иное, как не терпеть скудости, т.е. быть мудрым. Если же вы спросите, что такое мудрость (ибо и она подлежит раскрытию и исследованию со стороны разума, насколько это возможно в настоящее время), то она - мера духа, т.е. то, чем дух держит себя в равновесии, чтобы не слишком расширяться и не сокращаться ниже полноты. А расширяется он в роскоши, в господ-ствовании, в гордости и в прочем подобном, чем души людей неумеренныхи несчастных думают снискать себе радости и могущества. Напротив, сокращается он в нечестности, страхе, печали, жадности и ином подобном, в чем и несчастные полагают людское несчастье. Но когда он созерцает обретенную истину, когда, пользуясь выражением сего отрока, держится ее, и, не волнуемый никакою тщетой, перестает обращаться к лживости статуй, груз которых ниспровергается силою Божией, тогда он не боится неумеренности, никакой скудости, никакого несчастья. Итак, всякий кто имеет свою меру, т.е. мудрость, блажен.

Какая же мудрость должна быть названа мудростью, если не мудрость Божья? По свидетельству же божественному мы знаем, что Сын Божий есть не что иное, как Премудрость Божья (I Кор. 1,24), а сей Сын Божий есть воистину Бог. Поэтому всякий, имеющий Бога, блажен, - положение, с которым мы согласились уже прежде, когда приступили к этому нашему пиршеству. Но что такое, по мнению вашему, мудрость, если не истина? Ибо и это сказано-. «Аз есмь истина» (Иоан. XIV, 6). Истина же, чтобы быть истиною, получает бытие от некоей высочайшей меры, от которой она происходит и к которой, совершенная, возвращается. Для самой же высочайшей меры не полагается уже никакой другой меры; ибо если высочайшая мера измеряется высочайшею мерою, то измеряется сама собою. Но необходимо, чтобы высочайшая мера была и мерою истинной, чтобы, как истина рождается от меры, так и мера познавалась истиной. Кто таков Сын Божий? Сказано: Истина. Кто Он, как не высшая мера? Итак, кто приходит к высшей мере через истину, тот блажен. А это значит - иметь Бога в душе, т.е. услаждаться Богом. Все же остальное, хотя и от Бога, но без Бога.

Наконец, из самого источника истины исходит некое увещание, побуждающее нас памятовать о Боге, искать Его и страстно, без всякой брезгливости, жаждать Его. Это озарение нашим внутренним очам исходит от оного таинственного солнца. Все истинное, что мы говорим, от Него, даже в том случае, когда мы еще боимся смело пользоваться и смотреть на все своими или нездоровыми, или только что открывшимися глазами. И очевидно, что оно есть не что иное, как Бог, совершенство которого не умаляется никаким перерождением.

Вполне и все в Нем совершенно, и в то же время это - всемогущий Бог. Но пока мы только ищем, но из самого источника, из самой - пользуясь известным выражением - полноты еще не насыщены, мы должны признать, что меры своей еще не достигли; и потому, хотя и пользуемся Божьею помощью, еще не мудры и не блаженны. Итак, полная душевная сытость, настоящая блаженная жизнь состоит в том, чтобы благочестиво и совершенно знать, кто ведет тебя к истине, какою истиною питаешься, через что соединяешься с высочайшей мерой. Эти три, по устранению тщеты разнообразного суеверия, являют проницательным единого Бога и единую сущность.

При этом мать, припомнив слова, глубоко врезавшиеся в ее память и как бы пробуждаясь в своей вере, весело проговорила известный стих нашего первосвященника Амвросия: «Призри, Троице, на молящихся!* и прибавила:

Без всякого сомнения, блаженная жизнь - жизнь совершенная, и стремясь к ней, мы должны наперед

знать, что можем к ней прийти только твердой верой,живой надеждой, пламенной любовью.

Итак, - сказал я, - соблюдение меры требует от

нас прервать на несколько дней наше пиршество. По этому я возношу, по мере сил моих, благодарение вы

сочайшему и истинному Богу Отцу, Господу и Освободителю душ. А затем - благодарю и вас, которые,единодушно приняв приглашение, и меня самого осы пали многими дарами. Ибо вы так много привнесли в нашу речь, что я не могу не признаться, что несказанно рад моим гостям.

Когда при этом все радовались и хвалили Бога, Три-геций сказал:

Как бы мне хотелось вкушать такое ежедневно!

Во всем, - ответил я, - должно сохранять и любить меру, а особенно, если вы стремитесь всей душою к Богу.

После этих слов, так как состязание было окончено, мы разошлись.

Виднейший теолог и философ западно-христианской церкви Аврелий Августин (354–430) оказал огромное влияние на все дальнейшее развитие христианской мысли, этических взглядов и церковного устройства. Им написано 93 сочинения в 232 книгах.

Литературное наследие Блаженного Августина включает ряд философских произведений, среди которых: «О блаженной жизни», «О порядке», «О количестве душ», «О бессмертии души» и другие.

В первых трех сочинениях Аврелий Августин излагает свои размышления о душе в форме бесед, в которых участвуют он сам, его ученики, мать, братья и другие. Аврелий повествует:

«Когда все расселись и настроились слушать, я спросил:

Согласны ли вы, что мы состоим из души и тела?

Все согласились…

- …Поскольку все согласны, что человек не может быть ни без тела, ни без души, я спрашиваю: ради чего из них двоих мы нуждаемся в пище?

Ради тела, - ответил Лиценций.

Остальные же засомневались и стали рассуждать о том, что пища скорее необходима не для тела, но для жизни, а жизнь, между тем, принадлежит только душе.

Кажется ли вам, - сказал я тогда, - что пища имеет отношение к той части, которая, как мы это наблюдаем, от пищи возрастает и делается крепче?

С этим согласились все, за исключением Тригеция, который возразил:

Отчего же я не продолжаю расти вследствие своей прожорливости?

Все тела, - ответил я, - имеют свой, природою установленный размер, перерастать который они не могут; однако они делаются меньше в объеме, если им недостает пищи, как это легко заметить на примере животных. И никто не сомневается, что тела всех животных худеют, лишившись пищи.

Худеть, - заметил Лиценций, - отнюдь не значит уменьшаться.

Для того, чего мне хотелось, достаточно и сказанного. Ибо вопрос в том, принадлежит ли телу пища? А она принадлежит ему, потому что тело, когда его лишают пищи, доводится до худобы.

Все согласились, что это так.

Не существует ли, - спросил я, - и для души своей пищи?

Представляется ли вам пищей души знание?

Именно так, - отвечала мать, - я полагаю, что душа питается ничем иным, как постижением вещей и знанием.

Когда Тригецию это мнение показалось сомнительным, мать сказала ему:

Не сам ли ты ныне показал нам, откуда и где питается душа? Ибо после одного обеденного блюда ты сказал, что не заметил, какой мы пользовались посудой, потому что думал о чем-то другом, хотя от самого блюда не удерживал ни рук, ни зубов.

Итак, там, где был в тот момент твой дух, оттуда и такого рода пищей, поверь мне, питается и твоя душа, питается умозрениями и размышлениями, если может через них познать что-нибудь.

Не согласны ли вы, - сказал я, когда они шумно заспорили об этом предмете, - что души людей ученейших как бы в своем роде полнее и больше, чем души несведущих?

Все согласились.

Значит, будет правильно сказать, что души тех людей, которые не обогащены никакой наукой, не насыщены никаким добрым познанием, - души тощие и как бы голодные?

Полагаю, - возразил Тригеций, - что души и таких людей бывают полны, но только полны пороков и распутства.

То, что ты упомянул, - сказал я, - представляют собою некоторого рода бесплодие и как бы голод духа. Ибо как тело, когда его лишают пищи, почти всегда подвергается всевозможным болезням, так же точно и души тех людей полны таких недугов, которые свидетельствуют об их голодании. На этом основании древние назвали матерью всех пороков распутство, потому что оно представляет собою нечто отрицательное, т. е. потому что оно - ничто. Противоположная этому пороку добродетель называется воздержанностью. Таким образом, как эта последняя получила свое название от плода из-за определенной духовной производительности, так то названо распутством от бесплодности, т. е. от ничто: ибо ничто есть все то, что уничтожается, что разрушается, что исчезает и как бы постоянно погибает. От того и называем мы подобных людей погибшими. Противоположное же этому есть нечто пребывающее, постоянное, остающееся всегда таким же: такова добродетель, значительная и самая прекрасная часть которой называется умеренностью или воздержанностью. Если же это представляется вам не настолько ясным, чтобы вы могли понять, то согласитесь со мною в том, по крайней мере, что как для тела, так и для души, - поскольку и души несведущих как бы полны, - существует пища двух родов: одна - здоровая и полезная, другая - нездоровая и зловредная. <…>

…А откуда душа ведет свое начало, - спросил Августин своих учеников, - зачем она живет в этом мире, насколько зависит от Бога, что имеет своего собственного и что вносит в ту или иную природу, насколько подлежит смерти, в чем оправдывается ее бессмертие - разве все эти вопросы не заслуживают того, чтобы заняться их изучением? Без сомнения - да!»

В сочинении «О количестве душ» Августин излагает свои мысли в форме диалога с Еводием.

Августин. Перечисли коротко, что ты желаешь услышать о душе.

Еводий. Изволь: у меня это подготовлено долгими размышлениями. Я спрашиваю: откуда душа, какова она, сколь велика, зачем она дана телу, какой она становится, когда входит в тело, и какою - когда оставляет его?..

Августин. Отчизна души, я полагаю, есть сам сотворивший ее Бог. Но субстанцию души я назвать не могу. Я не думаю, чтобы она была из тех обыкновенных и известных стихий, которые подпадают под наши телесные чувства: душа не состоит ни из земли, ни из воды, ни из воздуха, ни из огня, ни из какого-либо их соединения. Если бы ты спросил меня, из чего состоит дерево, я назвал бы тебе эти четыре общеизвестные стихии, из которых, нужно полагать, состоит все подобное, но если бы ты продолжал спрашивать: из чего состоит сама земля, или вода, или воздух, или огонь, - я уже не нашелся бы, что ответить. Также точно, если спросят: из чего составлен человек, я отвечу: из души и тела, и если еще спросят о теле, я сошлюсь на указанные четыре стихии. Но при вопросе о душе, которая обладает своей особенной субстанцией, я нахожусь в таком же затруднении, как если бы спросили: из чего земля?

Еводий. …Теперь прошу объяснить мне, какова она.

Августин. Мне кажется, что она подобна Богу. Ведь ты, если не ошибаюсь, спрашиваешь о душе человеческой.

Еводий. Этого-то именно я и желал, чтобы ты объяснил мне, каким образом душа подобна Богу, когда о Боге мы верим, что Он никем не создан, человеческая же душа, как ты сам сказал выше, создана Богом.

Августин. Как, ты полагаешь, что Богу трудно было создать нечто подобное Себе? Разве ты не видишь, что это по силам даже нам, причем в самых разнообразных видах?

Еводий. Но ведь мы производим смертное, а Бог создал душу, как мне кажется, бессмертную. Или ты думаешь иначе?.. Теперь скажи, сколь велика душа?

Августин. В каком смысле ты спрашиваешь, сколь она велика? Я не понимаю, спрашиваешь ли ты о ее широте, долготе, толщине, или обо всем этом вместе, или желаешь знать, какой она обладает силой. Мы имеем, например, обыкновение спрашивать, сколь велик был Геркулес, т. е. скольких футов достигал его рост, равно и сколь велик был сей муж, т. е. сколь велика была его сила и доблесть.

Еводий. Я желаю знать о душе и то и другое.

Августин. Но первое не может быть не только разъяснено, но даже и мыслимо о душе. Ибо о душе никоим образом нельзя предполагать, чтобы она была или длинна, или широка, или как бы массивна: все это телесное… Поэтому сколь велика душа, - если исследовать ее в означенном направлении, - я сказать не могу, но могу утверждать, что она не длинна, не широка, не обладает массой и не имеет ничего, что обыкновенно определяется при измерении тел… <…>

Августин. Скажи мне, пожалуйста: то, что называется памятью, не кажется ли тебе пустым именем?

Еводий. Кому же так может казаться?

Августин. Считаешь ли ты ее принадлежностью души, или тела?

Еводий. И в этом сомневаться смешно. Разве можно верить или быть убежденным, что бездушное тело что-нибудь помнит?

Августин. Помнишь ли ты город Медиолан?

Еводий. Конечно.

Августин. Стало быть, не видя его в настоящее время глазами, ты видишь его душой?

Еводий. Совершенно верно…

Августин. Но если душа так же мала по объему, как и ее тело, то каким образом в ней могут отпечатлеваться столь великие образы, что она может представлять в своем воображении и города, и обширные области, и всякие иные громады? Я желал бы, чтобы ты несколько внимательнее подумал над тем, сколько великого и как много содержит в себе наша память, которая, в свою очередь, содержится в душе…

Еводий …Я согласен, что душа не есть тело или что-нибудь телесное; но скажи же мне наконец, что она такое?

Августин. …Если же ты хочешь, чтобы я определил тебе душу, и поэтому спрашиваешь, что такое душа, то я легко отвечу тебе.

Душа, по моему мнению, есть некоторая субстанция, причастная разуму, приспособленная к управлению телом…Мы напрасно, по-моему, стараемся отыскать величину души, которой она не имеет, коль скоро мы согласились, что она лучше линии. И если из всех плоских фигур самая лучшая есть та, которая очерчивается круговой линией, а в этой фигуре, по учению разума, нет ничего лучше и могущественнее точки, которая, в чем не сомневается никто, частей не имеет, то что удивительного в том, что душа нетелесна и непротяженна, хотя и настолько сильна, что от нее зависит управление всеми членами тела и она представляет собою как бы средоточие всех телесных движений?

Но как середина глаза, которая называется зрачком, есть не что иное, как известная точка глаза, в которой, однако же, такая сила, что с какого-нибудь возвышенного места может видеть и охватывать половину неба, пространство которого беспредельно, так не противоречит истине и то, что душа не имеет никакой телесной величины, определяемой тремя указанными измерениями, хотя и может представлять в своем воображении какие угодно громады тел. Но не многим дано посредством самой души созерцать душу, т. е. чтобы душа видела саму себя; видит же она посредством ума… Поверь мне, что о душе следует мыслить нечто великое, но великое безо всякого представления о массе. <…>

Августин. …Правильно говорится о душе, что она как бы растет, когда учится, и, напротив, уменьшается, когда забывает, но говорится это в переносном смысле… При этом нужно остерегаться, чтобы при слове «растет» не представлять себе, будто она занимает большее пространство; нужно представлять, что, становясь более сведущей, она приобретает для своей деятельности большую силу, чем она имела прежде…

Еводий. Не могу с тобой не согласиться; и, тем не менее, я сокрушаюсь, что душа наша является такою во всех отношениях невежественной и скотской, какою мы ее видим в новорожденном младенце. Почему она не приносит с собой никакого знания, коль скоро вечна?

Августин. Ты поднимаешь великий вопрос, и притом такой, по которому мнения наши до такой степени противоречат друг другу, что тебе кажется, будто душа не принесла с собой никакого знания, а мне кажется, напротив, что принесла все, и что так называемое учение есть не что иное, как припоминание и представление прошедшего в настоящем. <…>

Августин. …Теперь же, если хочешь, выслушай, или лучше - узнай, какова душа не по объему места и времени, а по силе и могуществу, ибо таковы, если помнишь, наши первоначальные предположения и распорядок. О числе же душ, хотя и это относится к тому же вопросу, я не знаю, что тебе сказать… Поэтому выслушай от меня то, что, по моему мнению, ты можешь выслушать с пользой…

Еводий. Согласен…

Августин. …Прежде всего, однако, я урежу твои слишком широкие и безграничные ожидания: не думай, что я буду говорить о всякой душе, но только - о человеческой, о которой одной мы должны заботиться, если обязаны заботиться о себе. Итак, во-первых, она, как это легко видеть всякому, животворит своим присутствием это земное и смертное тело; собирает его в одно и содержит в единстве, не дозволяя ему распадаться и истощаться; распределяет питание равномерно по членам, отдавая каждому из них свое; сохраняет его стройность и соразмерность не только в том, что касается красоты, но и в том, что касается роста и рождения… Теперь… обрати внимание на то, какую силу обнаруживает душа в чувствах и в самом движении существа более наглядно одушевленного, - в чувствах и в движении, в которых у нас нет ничего общего с теми, которые прикреплены к месту корнями.

Душа простирается в ощущение и в нем чувствует и различает теплое и холодное, шероховатое и гладкое, твердое и мягкое, легкое и тяжелое. Затем, вкушая, обоняя, слушая, видя, она различает бесчисленные особенности вкусов, запахов, звуков, форм…

Силой привычки привязывается к вещам, через среду которых проводит тело и которыми тело поддерживает, и отрывается от них, будто от членов, с болью; эта сила привычки, не разрываемая самой разлукой с вещами и промежутком времени, называется памятью. Но всю эту силу, как согласится каждый, душа проявляет и в бессловесных животных.

Итак, поднимись на третью ступень, которая составляет уже собственность человека, и представь эту память бесчисленных вещей, не приросших силою привычки, а взятых на сохранение и удержанных наблюдательностью и при помощи условных знаков; эти разные роды искусств, возделывание полей, постройки городов, многоразличные чудеса разнообразных сооружений и великих предприятий, изобретения стольких знаков в буквах, в словах, в телодвижениях, во всякого рода звуках, в живописи и ваянии; столько языков у народов, столько учреждений, то новых, то восстановленных; такую массу книг и всякого рода памятников для сохранения памяти и такую заботливость о потомстве; эти ряды должностей, властей, почестей и санов в быту ли то семейном, или в государственном внутреннем и военно-служебном, в светском ли то или в священном культе; эту силу соображения и вымысла, потоки красноречия, разнообразие поэтических произведений, тысячи видов подражания ради потехи и шутки, искусство музыкальное, точность измерений, науку вычислений, разгадку прошедшего и будущего на основании настоящего. Велико все это и вполне человечно. Но все это богатство еще обще, с одной стороны, душам ученым и неученым, с другой, - добрым и злым».

В сочинении «О бессмертии души» приводится ряд доказательств вечности души. Вот что Августин пишет об этом:

«1. Если наука существует в чем-нибудь (а существовать она может только в том, что наделено жизнью), и если она существует всегда (а, коли так, то вместилище ее тоже должно быть вечным), то, следовательно, то, в чем существует наука, живет вечно. К такому выводу приходим мы, т. е. наша душа, а так как делать правильные умозаключения без науки нельзя, а без науки может существовать только та душа, которая лишена ее в силу своей природы, то, значит, в человеческой душе наука существует.

Итак, поскольку наука существует, то она непременно существует где-нибудь (ведь не может же она существовать в «нигде»).

Точно так же не может она существовать в чем-нибудь таком, что лишено жизни, ибо мертвое ничего не знает и не познает, в том же, что не знает и не познает, наука существовать не может…

Затем, когда мы производим умозаключения, то это бывает делом души. Ибо это дело лишь того, что мыслит; тело же не мыслит; да и душа мыслит без помощи тела, потому что когда мыслит- от тела отвлекается… Тело не может помогать душе в ее стремлении к пониманию… Все же, что знает душа, она имеет в себе, и все, что обнимается знанием, относится к какой-либо науке. Ибо наука есть знание каких бы то ни было вещей. Следовательно, душа человеческая живет всегда.

2. Разум, несомненно, есть или сама душа, или же он пребывает в душе. Но разум наш лучше, чем наше тело, а наше тело - некоторая субстанция. Быть же субстанцией лучше, чем быть ничем. Следовательно, разум не есть ничто. Затем, если в теле существует какая-либо гармония, она необходимо существует, как субъект, именно в теле, неотделимо от него; и ничего в этой гармонии не предполагается такого, что с одинаковой необходимостью не существовало бы в теле, как субъект, с которым неразделима сама гармония. Но тело человеческое подлежит изменениям, а разум неизменен. Ибо изменчиво все, что не существует всегда одинаковым образом. А два, и четыре, и шесть существуют всегда одинаково и неизменно - они всегда остаются теми же, что они есть: в четырех содержится два и два, но в двух столько не содержится - два не равняются четырем. Основное положение это неизменно - следовательно, оно и есть разум. Но когда изменяется субъект, не может не изменяться то, что существует в субъекте неотделимо от него. Итак, душа не есть гармония тела. С другой стороны, смерть не может быть присущей вещам, не подлежащим изменению. Следовательно, душа живет всегда, независимо от того, есть ли она сам разум, или разум существует в ней, но существует нераздельно.

3…Нет движения без субстанции, а всякая субстанция или живет, или не живет; все же, что не живет, бездушно; и действия бездушного не существует. Следовательно, то, что приводит в движение так, что само не изменяется, может быть только живой субстанцией…

4. Если есть в душе нечто неизменное, что без жизни существовать не может, то в душе необходимо есть и жизнь вечная. Дело же обстоит именно так, что если есть первое, будет и второе. Но первое есть. Ибо, не упоминая о другом, кто осмелится утверждать, что основания чисел изменчивы; или что какое-либо искусство обязано своим существованием не разуму; или что искусство не существует в художнике, хотя бы он и не употреблял его в дело; или что оно может существовать вне его души, или там, где нет жизни; или что неизменное может когда-нибудь не быть; или что наука - это нечто одно, а разум - совсем другое? Хотя мы и говорим о той или иной науке, что она есть как бы некоторый свод разумных положений, однако мы можем с полным на то основанием называть и представлять науку как тот же самый разум…

…Наука же, очевидно, не только существует в душе знающего ее, но и нигде не существует, если не в душе, и притом - с нею нераздельно. Ведь если бы наука отделилась от души или существовала вне души, она или существовала бы в «нигде», или переходила бы последовательно из души в душу…

А если бы наука переходила из души в душу, переставая быть в одной, чтобы установить местопребывание в другой, то всякий, обучающий науке, неизменно бы ее терял, а каждый обучаемый постигал бы ее только благодаря забвению или смерти учащего.

Если же это, как оно и есть в действительности, в высшей степени нелепо и ложно, то душа человеческая бессмертна. <…> Все истинные разумные положения существуют в тайниках ее, хотя вследствие неведения или забвения и кажется, что она имеет их или потеряла.

8…То, что не сотворено и не рождено, а, между тем, существует, по необходимости должно быть вечным. Кто припишет подобную природу и превосходство какому-нибудь телу, тот крайне заблуждается. Но зачем нам опровергать его? Ведь в таком случае, мы тем более должны будем приписать это душе. Действительно, если есть хоть какое-нибудь вечное тело, то не вечной души нет никакой. Ибо любая душа предпочтительнее любого тела, как, в сущности, и все вечное - не вечному.

9. Если же кто-нибудь скажет, что душе следует бояться не той смерти, вследствие наступления которой бывшее нечто обращается в ничто, но той, что лишает живущее жизни, тот пусть обратит внимание на то, что никакая вещь не лишается самой себя. Душа есть известного рода жизнь; поэтому все, что одушевлено, живет, а все неодушевленное, что могло бы быть одушевлено, считается мертвым, т. е. лишенным жизни. Следовательно, душа не может умереть. Ибо, если бы она могла лишиться жизни, она была бы не душой, а просто чем-то одушевленным. Если же это нелепо, то душе еще гораздо менее следует бояться этого рода смерти, который вовсе не должен быть страшен для жизни. Ведь, если бы душа умирала тогда, когда оставляла бы ее эта жизнь, то тогда душою следовало бы признавать саму жизнь, которая в данный момент ее оставляет. Так что душой будет не то нечто, что оставляется жизнью, а сама жизнь, оставляющая то, что умирает, но себя саму, разумеется, не оставляющая. Следовательно, душа не умирает.

10…Но если она существует сама через себя, то поскольку сама служит причиной своего существования и никогда себя не оставляет, она никогда не умирает, как мы и рассуждали выше.

Если же она получает бытие от истины, то нужно внимательно исследовать, что может быть такое противное истине, что отняло бы у души ее бытие, как души, доставляемой ей истиной. Что же это такое? Не ложь ли это, так как она - истина? Но насколько душе может вредить ложь, это очевидно и у всех перед глазами. Ведь большего она не может сделать, как только обмануть. А обманывается только тот, кто живет. Следовательно, ложь не может убить душу. Если же то, что противно истине, не может отнять у души ее бытие, как души, которое дала ей истина (ибо до такой степени непобедима истина!), то что найдется другое, что отняло бы у души то, что она есть душа? Разумеется, ничто…»

Федеральное агентство железнодорожного транспорта

Сибирский государственный университет путей сообщения

Кафедра «Философия»

Августин Блаженный. Проблема человека

Реферат по дисциплине «Философия»

Руководитель: Разработал:

Профессор студент гр.У-213

Быстрова А.Н ________ Логачева И.Б

(подпись) (подпись)

_________ ____ __________

(дата проверки) (дата сдачи на проверку)

Новосибирск 2012

Введение ……………………………………………………………………………3

1 Жизнь Августина Блаженного………………………………………4

2 Проблема человека глазами Августина Блаженного……………6

3 Августин об истоках греха………………………………………….10

Заключение……………………………………………………………….11 Список литературы……………………………………………………..12

Введение

Творчество Августина Блаженного вызвало у меня особый интерес. Изучив некоторые факты из его биографии, я поняла, что творения Августина посвящены проблеме человека.

Вся жизнь св. Августина проходила на фоне катастрофических событий, террора, речь идет о Поздней империи – первом из тоталитарных государств современного типа. Его детство совпало с последним всплеском римской мощи. На зрелые годы пришлось падение крепостных стен Рима - 24 августа 410 г. - перед королем вестготов Аларихом.

Век св. Августина стал периодом демографического, социального, духовного и интеллектуального расцвета христианства, золотым веком отцов церкви - великих мыслителей, подаривших христианской литературе свои классические творения.

Блаженный Августин может считаться истинным отцом западного христианства. В то время как на Востоке было множество крупных богословов, на Западе Августин не имел себе равных, и его учение доминировало над латинской богословской мыслью до возникновения средневекового схоластицизма.
Личность Августина чрезвычайно привлекательна своей искренностью, глубиной и живостью ума, а конкретность и непосредственность его интересов делают блаженного Августина не просто интересным, но и очень близким нам человеком.

1 Жизнь Августина Блаженного

Августин родился 13 ноября 354 года в городе Тагасте, в Северной Африке, Отец его был язычником, мать - святая Моника - глубоко религиозной христианкой. В 370 году Августин поехал учиться риторике в столицу Африки Карфаген. Обучение велось на латинском и греческом языках, но за всё время Августин так и не выучил греческий язык, зато повысилась его профессиональная подготовка в области риторики. Он всегда осознавал язык как орудие творчества, для него язык как средство общения был искусством.

В девятнадцать лет Августин знакомится с манихейским учением. В Карфагене, космополитическом городе, где процветали разнообразнейшие секты и верования манихейство пользовалось значительной популярностью. Манихейское влияние навсегда оставило след в мысли блаженного Августина.

После получения образования, св. Августин начал преподавать риторику. В это время он жил с женщиной, которая была его подругой в течение многих лет. У них родился сын, Адеодатус, это был его единственный ребенок, и Августин в своих писаниях всегда говорит о нем с особенной нежностью.

В 383 году он переехал в Рим и прожил там некоторое время, занимаясь преподаванием риторики. Вскоре переехал оттуда в Милан, где епископом был великий Амвросий, который произвел неизгладимое впечатление на Августина и придал определенно христианское направление его духовному развитию.

Окончательное обращение Августина в христианство необычайно трогательно и убедительно описано в книге VIII знаменитой «Исповеди». Это событие перевернуло всю жизнь Августина. В апреле 389 года крестился, в 391 году был рукоположен в пресвитера и всю остальную жизнь провел в африканском городе Гиппоне, епископом которого он сделался в 395 году. Он оставался епископом гиппонийским в продолжение 35 лет, до самой своей смерти. В этот период он написал много сочинений, а также принимал активное участие в церковной жизни. Он сделался незаменимым участником всех африканских соборов. Будучи богословом и ритором, Августин фактически возглавил церковную жизнь Африки. Его громадная популярность и влияние позволили ему внести большой вклад в законодательную деятельность африканской Церкви.

Блаженный Августин умер 28 августа 430 года во время осады Гиппона армией готов.

2 Проблема человека глазами Августина Блаженного

В автобиографическом сочинении «Исповедь» Августин описывает свою жизнь в терминах мистического и духовного опыта, он говорит о том периоде своей жизни, когда, уже освободившись от манихейства, он еще не обратился в христианство: "Пытаясь вывести строй моей мысли из пучины, погружался вновь, и часто делая усилия, я погружался опять и опять". Эта книга есть сви-

детельство неукротимой силы его веры, внутренней честности, пылкости, фантазии и свободы ума.

Главной проблемой является проблема конкретного я, человека как невоспроизводимого индивида, как личности в ее отдельности и особенности. "Я сам, — говорит Августин, — стал для меня самого ощутимой проблемой, большим вопросом , я не осознаю всего, что я есть". Такими словами Августин даёт нам понять, что он стал наблюдателем своей жизни со стороны, но также он обращается и во внутренний мир нашей души, где только и следует искать истину. Он постоянно говорит о себе в своей "Исповеди", не утаивая ничего, рассказывает не только о родителях, родине, людях, ему дорогих, но обнажает душу свою во всех ее тончайших изгибах, велениях и интимных переживаниях.

Например, «Что извлек я, несчастный, из того, вспоминая о чем, я сейчас краснею, особенно из того воровства, в котором мне было мило само воровство и ничто другое? ... И однако, насколько я помню мое тогдашнее состояние духа, я один не совершил бы его. Следовательно, я любил здесь ещё сообщество тех, с кем воровал…».
Анализируя свою жизнь, св. Августин обнаруживает в глубине своего существа пустоту, отсутствие Бога у живущего во грехе. Вот как он об этом говорит: «…я смеялся над этими святыми слугами и пророками Твоими. К чему привел этот смех? Только к тому, что Ты насмеялся надо мной: постепенно и потихоньку меня довели до абсурдной веры, например, в то, что винная ягода, когда её срывают, и дерево, с которого она сорвана, плачут слезами, похожими на молоко».

Автор неоднократно говорит о своих грехах, он действительно исповедуется перед Богом. Я поняла, что в этом и есть истинная ценность Исповеди, её надо изучать, перечитывать, отыскивая таким образом образец внутренней жизни, овладевая искусством размышления, умением преобразовать самые скромные события в жертву хвалений.

Могу сказать, что исповедь – это выражение человеческих чувств, очищение души. Утверждение, что человек состоит из души и тела, непосредственно связано с идеей о двух уровнях познания. На одном уровне познание связано с телесными ощущениями: мы видим, слышим и т. д. и таким образом узнаем об изменчивых предметах. Такое знание нестабильно, непостоянно. Но существует, кроме того, познание души. Душа способна постигать неизменные, постоянные объекты. Душа бессмертна. Доказательства бессмертия души Августин углубляет и дополняет. Так, он исходит из самосознания простоты и духовности, из чего следует неразрушимость души. В другом месте он выводит бессмертие души из присутствия в ней вечной истины: "Если бы душа была смертной, то с ней умерла бы и Истина". Душа в отношении ко всему телесному обладает автономией и спонтанной активностью, поскольку вместе с разумом она оценивает и судит на основе тех критериев, в которых присутствует некий "плюс", относительно телесных объектов. Последние, как известно, текучи, изменчивы и несовершенны, между тем критерии оценки, которыми душа обладает, неизменны и совершенны. Это особенно убедительно, когда мы оцениваем чувственные объекты в свете математических, геометрических, эстетических концепций, или же когда судим о поступках в функции этических параметров.

Августин Аврелий желает познать свою душу путем исповедования, что является главной целью его труда. Он говорил, что исповедуется в том, что о себе знает и в том, чего о себе не знает. Знание и познание возможно только благодаря Богу. Именно Он дает человеку постичь что-то.

Для познания есть и другой путь, рациональный. Мы собираем воедино всевозможные обрывки информации из различных уголков памяти, а также отвлеченные знания о закономерностях, соотношениях, числах, в общем, о том, что не может быть непосредственно доставлено в память ни одним из органов чувств.

Св. Августин говорил: «И мои душевные состояния хранит память, только не в том виде, в каком их когда-то переживала душа, а в другом, совсем разном, соответствующим силе памяти». Действительно воспоминания о переживаниях остаются, но они либо не вызывают прежних эмоций, либо эмоции не соответствуют переживаниям. Получается, что в памяти находятся все сведения, полученные человеком при изучении наук. «Все мои знания о грамматике, о диалектике, о разных видах вопросов живут в моей памяти, причем ею удержан не образ предмета, оставшегося во мне, а самый предмет. Это не отзвучало и не исчезло, как голос, оставивший в ушах свой след». Августин полагает, что мысли запрятаны в отдаленных пещерах памяти, и он не смог бы о них подумать, если бы кто-нибудь не побудил его откопать их. И когда он извлечет их, то должен свести их вместе, так в уме происходит процесс собирания, что Августин назвал «обдумыванием».

Вот, например, в памяти хранятся душевные состояния, но сохранить эти переживания, так как они были когда-то пережиты уже нельзя, это может быть печаль, которую потом мы переживаем более спокойно. «Память это как желудок души, а радость и печаль – это пища, сладкая и горькая: вверенные памяти, они как бы переплетены в желудок, где могут лежать, но сохранить вкус не могут». Это все сила памяти, сила ума: мы вспоминаем то, что знали раньше, помнили в определенный период, в нужный момент эта информация вновь всплывает.

Так можно сказать, что Бог живет в памяти человека, потому что он его помнит: «Ты живешь в ней, потому что я помню Тебя с того дня, как узнал Тебя, и в ней нахожу Тебя, Тебя вспоминая».

Знание здесь как припоминание, новое обретение вечных образов, которые уже заложены Богом в памяти человека. В памяти заключено все, абсолютно все, что только можно знать.

Бог для Августина символ счастливой жизни, радости. «И настоящая счастливая жизнь в том, чтобы радоваться Тобой, от Тебя, ради Тебя: это настоящая счастливая жизнь, и другой нет».

Прочитав «Исповедь», я заметила, что Августин чаще всего говорит о своих грехах, это и является проблемой каждого из нас. Причиной появления всех бед человека служит грех, совершенный ранее, в этом были убеждены многие язычники периода поздней античности.

Считается, что при достижении взрослого возраста, когда человек уже располагает свободной волей, он способен к сознательному совершению греха. На это Августин возражал, грех есть не только результат свободного выбора: он является принадлежностью самой падшей природы человека. Если человек не с Христом, значит, он против Христа. А как можно быть против Христа, если непосредством греха? Следовательно, некрещеные младенцы тоже греховны.

Августин вслед за Апостолом Павлом настаивал, что часто мы

Делаем то, чего не желаем, или же, напротив, желаем того, чего не в

Состоянии сделать, а, следовательно, воля и поступки не связаны друг с

Другом - мы грешим вопреки своей воле.

Вот как он описывает конфликты воли: "То был я, который хотел, я, который не хотел: то был именно я, который желал одержимо этого, отвергая безоглядно другое. Почему боролся я с самим собой, раздирая себя самого".

Чаще такое состояние у человека бывает, когда перед ним стоит выбор. Это значит, что он является свободным. Выбор мы делаем благодаря воле, но в таком случае он может быть не рациональным, т.е. не имеющим разумного обоснования, ошибочных. В таком выборе и заключается грех.

Заключение.

Итак, исповедь – это выражение своих чувств, душевного состояния, очищение души. Исповедование осуществляется путем повиновения в своих грехах, которые являются проблемой человека. Читая «Исповедь», находишь в ней образцы себя, а также схожие психологические процессы, которые в большей или меньшей степени переживаем мы все, но не все одинаково грешны перед богом, для каждого человека это субъективно. Вот и автор рассмотренного мною произведения описывает проблему конкретного «я», являющейся для нас образцом, что поможет нам разобраться в себе и избавиться от грехов.

Список литературы

1. Аврелий Августин. Исповедь – М., 1992 г.
2. Быстрова А.Н. Как написать реферат по философии/ методические указания.- Новосибирск, 2007 г.

Определение 1

Аврелий Августин – ($354 – 430$) ключевая фигура в христианской философии, теолог, представитель патристики, основатель августинизма, ордена августинцев.

Взгляды и труды Августина подготовила предшествующая традиция христианской мысли и латинской патристики. Учение Блаженного Августина – кульминация всей патристики .

Многие части его жизни восходят к автобиографии «Исповедь». Самый значительный и монументальный труд «О Граде Божьем».

Известно, что к христианству он шёл через неоплатонизм, скептицизм, и был обращён в веру Василием Великим.

В произведении «Исповедь» Августин обращается к Богу, рассказывая о проделанном пути, который суждено пройти каждому: от несовершенства к Человеку. Человек исповедуется перед Богом, которому известно о нем все, перед которым открыта его совесть. Но нужна она не Творцу, а самому человеку, чтобы вербализовать прожитую жизнь.

Тема памяти

В десятой книге «Исповеди» Августин затрагивает тему памяти.

Память состоит не из чувственных предметов, а из их образов, моментально возникающих перед умственным взором того, кто о них вспомнил.

В распоряжении человека все, что он может воспринимать чувствами, все, за исключением забытого. В этом месте он встречается с самим собой и начинает вспоминать, что он совершал, когда, где и что ощущал в то время, и каким образом это совершал.

Там находятся все его занния, которые человек получил в процессе постижения свободных наук, и те знания, кторые еще не забыл. Мы заключаем в себе не образы, а сами предметы. Все находятся в памяти, причем ею удержан не образ предмета, а самый предмет

Замечание 1

Чтобы что-либо вспомнить, человек использует силу своей памяти, при помощи которой он в состоянии найти и назвать нужный образ. Душевные состояния находятся на хранении в памяяти

Память и есть душа, ум. Августин называет память «желудком» души, а радость и печаль - пищей.

«Я называю образ солнца - и он находится в моей памяти; я вспоминаю не образ образа, а самый образ, который и предстает при воспоминании о нем. Я говорю «память» и понимаю, о чем говорю. А где могу я узнать о ней, как не в самой памяти? Неужели и она видит себя с помощью образа, а не непосредственно?»

Говоря о забывчивости, мы также извлекаем понятие о ней из своей памяти.

«Но если мы удерживаем в памяти то, о чем вспоминаем, то, не помни мы, что такое забывчивость, мы никак не могли бы, услышав это слово, понять его смысл ; о забывчивости, следовательно, помнит память: наличие ее необходимо, чтобы не забывать, и в то же время при наличии ее мы забываем. Не следует ли из этого, что не сама забывчивость присутствует в памяти, когда мы о ней вспоминаем, а только ее образ, ибо, присутствуй она сама, она заставила бы нас не вспомнить, а забыть».

Человек хранит как целостный образ в памяти и самого себя. «Вот я, помнящий себя, я, душа.

Неудивительно, если то, что вне меня, находится от меня далеко, но что же ближе ко мне, чем я сам? И вот я не могу понять силы моей памяти, а ведь без нее я не мог бы назвать самого себя». В памяти есть все, что только было в душе.

Мы знаем о Боге лишь потому, что уже причастны к нему. Он есть в нашей памяти. Таким образом, в памяти мы не имеем дело с тем же, что переживали когда-то. Это то, с помощью чего человек реконструирует себя, свой образ. Только так появляется сам человек. Память позволяет ему посмотреть на себя со стороны, встретиться с самим собой. Без нее человек не в состоянии себя назвать.

Влияние Платона

Мировосприятие Августина – чуткая и осмысленная компиляция христианского учения с античной философией, неоплатонизмом.

При помощи этого учения он осмысливал проблемы мироздания. В философии он видел средство доказательства истинности религии.

Замечание 2

Фундамент его теологии –учение Платона и неоплатоников. Августин считал, что именно данные философские концепции способны решить поставленные проблемы.

Августинианский вариация философии Патона об идеях – христианский платонизм, полагался в богословском и персоналистическом смысле. Августин говорил, что в Боге находится идеальный образ реального мира. У Августина, как и у Платона имеется два мира, один идеальный в Боге, другой реальный – в мире, который возник при помощи воплощения идеи в материю.

Блаженный Августин был солидарен с традицией греческой философии и не отрицал, что смысл человеческого существования заключен в счастье, которое определяется философией. Счастье постигатся только лишь в Боге. Через познание Бога и через испытания души можно достичь человеческого счастья.

Мысля в стиле Платона, Августин предлагает полагать душу спиритуалистически. Душа есть субстанция, самобытная, не телесная. Она не имеет ничего материального, а имеет только функцию мышления, памяти и воли, отличаясь от тела совершенством. Это характерное понимание души в античной философии. Августин моделирует ее в свете христианской религии и дополняет важную особенность – совершенство души исходит от Бога, она близка к нему и бессмертна. О душе имеется определенное знание, с помощью души мы познаём высшую идею блага, идею Бога.

В процессе развития общества и истории можно выделить 2 категории человеческого существования, 2 категории людей : 1.те, кто живут по богу.2.те, кто живут по человеку – град божий и град земной.

Продолжение от града земного к граду божьему. Если град земной – повседневная жизнь человека, то град божий – подлинное бытие символического выражения всеобщности истории, определяет законы истории.

Историческое становление осуществляется в силу того, что земной человек становится историческим, божьим тогда, когда он испытывает духовное и религиозное преображение. В результате преображения и рождается история.

История – движение каждой личности к внутреннему божьему человек, из чего вырастает град божий, феноменальным проявлением которого становится церковь.

Схема истории: единство бога и человека--------разрыв из-за греха----христос, воссоединение.

Именно грехопадение приводит к различиям мира града божьего и града земного. Именно тогда начинается человеческая история.

Основная цель истории – воссоединение града божьего и града земного путем искупление первородного греха через покаяние, раскаяние, праведную деятельность. Исторический процесс предопределен, история с неизбежностью движется к конкретной цели.

Центральной точкой истории является Христос, его жизнь, которая являет собой смысл и направление истории. Движущей силой истории является вера, религиозный опыт приображения, когда человек испытывает внутреннее религиозное преображение и начинает действовать. История – это то, что должно завершаться в соответствии с верой.

Аврелий Августин (Блаженный) (354 - 430) - христианский теолог, епископ г. Гиппона (Северная Африка, Римская империя), заложил основы католицизма как главного в то время направления христианства. Был одним из основателей ранней схоластики. Главное произведение Августина Блаженного - "О граде Божьем" - на протяжении столетий стало распространенным религиозно-философским трактатом, на который опирались средневековые теологи при изучении и преподавании схоластики.

Иными известными произведениями Августина являются: "О прекрасном и пригодном", "Против академиков", "О порядке".

Можно выделить следующие основные положения философии Августина Блаженного:

Ход истории, жизнь общества - это борьба двух противоположных царств - Земного (грешного) и Божественного;

Земное царство воплощается в государственных учреждениях, власти, армии, бюрократии, законах, императоре;

Божественное царство представлено священнослужителями - особыми людьми, наделенными благодатью и близкими к Богу, которые объединены в христианскую Церковь;

Земное царство погрязло в грехах и язычестве и будет рано или поздно побеждено Божественным царством;

В связи с тем, что большинство людей грешны и далеки от Бога, светская (государственная) власть необходима и будет существовать далее, но будет подчинена духовной власти;

Короли и императоры должны выражать волю христианской Церкви и подчиняться ей, а также непосредственно Папе Римскому;

Церковь - единственная сила, способная объединить мир;

Бедность, зависимость от других (ростовщиков, землевладельцев и т. д.), подчинение не угодны Богу, но, пока эти явления существуют, с ними надо смириться и терпеть, надеяться на лучшее;

Высшее блаженство - счастье человека, которое понималось как углубление в себя, ученость, понимание истины;

После смерти праведники в награду от Бога получают загробную жизнь.

2. Особое место в философии Августина Блаженного занимают размышления о Боге:

Бог существует;

Главными доказательствами существования Бога являются его присутствие во всем, всемогущество и совершенство;

Все - материя, душа, пространство и время - является творениями Бога;

Бог не только сотворил мир, но и продолжает творить в настоящее время, будет творить в будущем;

Знания (чувства, мысли, ощущения, опыт) реальны и самодостаточны (самодостоверны), однако высшее, истинное, неопровержимое знание достигается только при познании Бога.

Онтология А. построена вокруг учения о Боге как принципе бытия. Бытие же самого Бога, считает А., можно вывести из самосознания человека, из самодостоверности его мышления, в то время как бытие вещей - лишь более отдаленным образом. Своей онтологией А. предвосхитил ряд идей Р. Декарта. В отличие от античных мыслителей А. одним из первых обратил внимание на проблему формирования человеческой личности и развития общества, его истории. Первая проблема рассматривается им в «Исповеди» - лирико-философской автобиографии, в которой на основе глубокого психологического самоанализа А. раскрыл внутреннее развитие себя как личности от младенчества до принятия христианства, показал противоречивость этого становления и пришел к выводу, что только Божественная благодать может спасти человека, избавить его от греха. Проблема развития общества изложена А. в его основном сочинении «О граде божьем». В нем А. разработал христианскую философию мировой истории, согласно которой есть два противоположных друг другу вида человеческой общности: мир земной как достояние дьявола (государственность) и противоположный ему мир божий, который представлен католической церковью. Отсюда задача церкви - одолеть мир дьявола, обратив все человечество в «истинную веру». Содержание мировой истории А. сводит к этой борьбе, которая должна «церковь воинствующую» превратить в «церковь торжествующую». При этом А. считал, что всякое насилие, будь то насилие над ребенком или государственное насилие, есть следствие греховной испорченности человека. Оно хотя и неизбежно, но достойно презрения. Отсюда и государственную власть А., хотя и признавал, но характеризовал отрицательно, называя ее большой разбойничьей шайкой. Утверждая, что без помощи Бога человек способен только на грех, А. противоречил своему же учению о церкви как «единоспасающей» силе христианства, которую всячески возвеличивал, ставил ее даже выше Евангелий. А. Сыграл важную роль в разработке католической догматики. Он фактически разработал христианское учение о божественном предопределении, греховности человеческого рода, Божественной благодати, милосердии, искуплении, загробном воздаянии, таинствах и т.д. По существу в его учении христианская церковь получала теоретическое (богословское) обоснование своей доктрины. Авторитет А. в вопросах философии и теологии в эпоху средневековья был общепризнанным и непререкаемым во всем католическом богословии вплоть до 13 в., до Фомы Аквинского.

В своей гносеологической концепции Августин исходит из фразы, которую произносит Спаситель: «Я есмь путь, и истина, и жизнь». Поэтому Августина уверен, что проблема существования истины и познания ее является основной, ключевой для христианской философии. Если истина не существует, как утверждают скептики, то не существует и Бог. А если истина непознаваема, то и Бог непознаваем и для нас закрыты все пути к спасению. Поэтому для Августина чрезвычайно важно опровержение скептиков, важно доказать, что истина и существует, и познаваема.

Этой проблеме Августин посвящает свой первый трактат «Против академиков», в котором он излагает свои аргументы против скептицизма. Скептицизм для Августина – злейший враг; он подтачивает основы морали, доказывая, что все истинно или все ложно, и человек только выбирает то, что ему нравится. Скептицизм подтачивает основы религии, доказывая, что Бог есть или что Бога нет, как каждому угодно.

Выработка христианского понимания человека

Проблему человека Августин трактует с точки зрения 2-х христианских догматов: с одной стороны, человек – образ и подобие Божие, а с другой – существо греховное, ибо наши прародители совершили первородный грех. Поэтому когда Августин описывает человека как образ Божий, он часто возвышает его, но тут же показывает, что человек, как существо греховное, не совершенен, и часто впадает в кажущийся пессимизм.

Православию чуждо представление о том, что потомки Адама несут личную ответственность за грех прародителей как за свой собственный грех. Так, в постановлении Карфагенского Собора 252 года сказано, что «не должно возбранять крещение младенцу, который, едва родившись, ни в чем не согрешил, а только, происшедши по плоти от Адама, восприял заразу древней смерти через самое рождение», и что при крещении ему отпущаются не собственные, а чужие грехи. Юридическое же понимание "первородного греха" как преступления, за которое все люди несут ответственность как за свои личные грехи, – впервые введено в богословие блж. Августином в его полемике с пелагианами, вообще отрицавшими порчу человеческой природы в результате грехопадения Адама. Однако главное Августин подметил правильно: греховная порча человеческой природы является наследственной и наклонность ко греху проявляется уже в раннем возрасте. (По лекциям ахм. Алипия).

Поэтому антропологию Августина невозможно понять без его христологии, без того, что Спасителем был совершен акт искупления человеческих грехов.

Говоря о сотворении человека, Августин говорит, что человек сотворен из ничего – и его тело и душа. Человек, по Августину, составляет единство души и тела. Человек есть "состоящая из тела и души, наделенная разумом субстанция". Здесь он возражает платоникам, утверждавшим, что сущностью человека является лишь душа. Августин поправляет платоников, говоря, что человек есть разумная душа, владеющая своим телом.

Тело не есть могила души, ибо, как пишет Августин, отвечая платоникам, утверждавшим, что тело есть оковы, гробница души: "Разве кто-нибудь любит свои собственные оковы?" Тело и душа имеют благую природу при условии, что тело задумано как та часть природы человека, которая подчинена душе. Но из-за грехопадения тело вышло из подчинения, и произошло наоборот: душа стала служанкой тела. Христос Своей искупительной жертвой восстановил первоначальный порядок, и люди опять поняли, что тело должно служить душе.

1. Троичность души

Хотя человек представляет собой единство души и тела, но тело и душа – это все же абсолютно различные субстанции. Причем душе отдается предпочтение. Хотя обе они – изменяющиеся, но душа не имеет пространственной структуры и изменяется лишь во времени. А раз так, то душа не смешивается с телом, но всегда находится в теле. Душа есть основа жизни, разумное начало; именно душа сообщает и жизнь телу, и позволяет через тело познавать чувственный мир. Но с телом душа не смешивается, оставаясь соединенной с ним, но не слиянной.

Глубина души проявляется как единство троичности

1) сознания (memoria),

2) разума (intelligentia) и

3) воли (voluntas)

и, стало быть, есть образ божественной троичности.

Августин блаженный, подчеркивал, что воля есть атрибут природы.

2. Душа бессмертна, но не вечна

Наша душа бессмертна, но не вечна. Августин различает эти термины, поскольку вечным является лишь неизменное. Материя, по Августину (в отличие от платоников), не ничто, а выше небытия; материей Августин называет все то, что изменяется. Следовательно, существует материя не только чувственная, но и умопостигаемая. Если есть умопостигаемая материя, то у нее есть и некая умопостигаемая форма. В частности, наша душа, по Августину, это оформленная духовная материя.

Поскольку душа изменчива, то и она причастна в некоторой степени небытию, поэтому и она также сотворена из небытия. Это то, что объединяет нашу душу с материальным миром, а отличает ее то, что изменение ее происходит только во времени, а не во времени и пространстве, как у материальных предметов.

Понятие "материя" Августин использует скорее в плотиновском смысле, чем в обыденном нашем понимании. Для Плотина душа есть материя для ума, ум есть материя для единого, т.е. материя есть все то, что может воспринять некоторую форму, а форму, как мы помним, также нельзя воспринимать только как материальную пространственную категорию. Форма есть все то, что через что осуществляется познаваемость предметов. Примерно так же понимает и Августин термины "материя" и "форма". Поэтому когда Августин говорит о том, что наша душа имеет материю и форму, ни в коем случае не стоит воспринимать это чувственным образом.

Августин блаженный говорит, что человек не умер бы, если бы не согрешил.